Мадам Блаватская

[ «Amrita Bazaar Patrika», 3 марта 1881 г. Переписано из Scrapbook Е.П.Б., том VI, стр. 24а, с любезного разрешения Теософического общества, Адьяр. – Составитель.]

Сэр. – Нам кажется, что редактор (или редактора?) этой лживой английской газетенки в Лахоре, «(не) гражданской и (скорее трусливой, чем) военной газеты» («Civil and Military Gazette»), – ввиду того, что она всегда готова нападать на беззащитных женщин, – снова затеял свою низкую игру. Я не читаю ее, но друзья в Лахоре сообщили нам, что на основании одной статьи, опубликованной в «New York World» неким членом Теософического общества, который цитирует из частного шуточного письма полковника Олькотта своему очень близкому другу (секретарю Теософического общества Нью-Йорка) следующие слова: «У меня нет ни цента, как и у Блаватской», – эта хулиганствующая газетка, настаивая на буквальном понимании этой фразы, напечатала целую колонку клеветнических инсинуаций, чтобы предупредить местных жителей, что мы – не более, чем всего лишь нищие авантюристы. Эти друзья убеждали нас ответить на этот выпад в той же газете, которая опубликовала его. Мой ответ таков: «Gazette» по-видимому всегда готова, – неважно, исходят ли эти клеветнические и идиотские измышления, направленные против нас, от ее редактора (или редакторов), или же извне, – открыть грязным обвинениям свои страницы, как если бы они были столь многочисленными в Индии сточными канавами, для того чтобы выносить публичные литературные помои. Такая цель вполне достойна этой газеты. Но я прошу любого джентльмена и честного человека в Индии, будь он местным жителем или британцем, решить, какое имя следует дать редакторам, которые будут нападать столь трусливым образом на женщину, которую они не знают, основываясь лишь на злобных слухах и сплетнях, распространяемых ее врагами? И не будет джентльменом тот, кто не скажет, что для меня было бы унижением просить их напечатать мой ответ. За прошедшие шесть месяцев мы в Теософическом обществе, и в особенности я лично, испытали многочисленные нападки без малейшего к тому повода со стороны десятков газет, хороших, дурных и неопределенного характера. Мелкие шавки тявкали на нас, подражая большим собакам. И все же ни полковник Олькотт, ни я не оглохли и не лишились дара речи от этой собачьей какофонии, и их злоба никогда не достигала уровня нашего презрения к ним, – и мы не мы ни разу не ответили ни единым словом на их поношение. Если бы полковник Олькотт и я были англичанином и англичанкой, никакой редактор в Индии не осмелился бы сказать и десятой части того, что было сказано о нас. Поскольку он американец, а я – русская, мы должны были понести наказание за то, что родились в наших странах. Если Теософическое общество в связи с исповедуемыми им воззрениями подвергается клевете и ненависти со стороны всех праведных христиан и особенно священников (поскольку они наиболее связаны с этой религией мнимого милосердия и благотворительности), то все же наши «языческие» взгляды не должны иметь никакого отношения к остальным людям. За исключением немногих изданий с большими тиражами, редактора которых, будучи джентльменами, никогда не оскорбляли нас, даже если и были противниками наших взглядов, – англо-индийские газеты ругали меня потому, что я по рождению русская, а полковника Олькотта потому, что в их глазах он виновен в двойном преступлении, – что он, будучи американцем, связал свою работу с дочерью моей, ненавистной им страны. Что же касается местных, туземных газет, – немногие из тех, которые имеют какой-либо вес, преступили когда-либо границы пристойности. Те же, что сделали это, показали тем самым, что их редакторы либо совершенно не понимают нас, либо лишь льстиво подлаживаются к мнениям «сахибов». Я предоставляю полковнику Олькотту делать все, что будет ему угодно, в этом частном вопросе. Но должна ли я оказать честь одной из таких газет и унизить себя прямым ответом ей? Должна ли я обращать внимание на осипший голос каждого шотландского редактора, который захочет смешать меня с грязью, пользуясь слишком широкими рамками закона о клевете? Никогда. Друзьям, которые слишком озабочены тем, чтобы я показала правду и доказала, кто я есть и насколько я бедна деньгами, я могу лишь предъявить мой американский паспорт и мои русские бумаги; отослать моих врагов за информацией к санкт-петербургской «Книге геральдики и дворянства»;[351] послать их к различным банкирам и другим уважаемым английским и местным джентльменам, которые могут доказать, что мои доходы, происходящие исключительно из законных и частных источников, были достаточно велики для того, чтобы покрыть все мои личные затраты и большую часть расходов Общества. Кроме того, здесь нет ни одной рупии, поступившей от какого-нибудь индуса или англо-индийца. Эти свидетельства, также как и книги Общества, докажут, что в то время как доход последнего от «вступительных взносов» и небольших пожертвований на библиотеку в течение целых двух лет в Индии составил всего лишь 1560 рупий (одна тысяча пятьсот шестьдесят), полковник Олькотт и я потратили на 31 декабря 1880 года сумму в 24 951 рупию (двадцать четыре тысячи девятьсот пятьдесят одну).

Никто не имеет права запускать свою руку в мой карман и считать мои деньги; и все же, чтобы дать моим друзьям прекрасную возможность для опровержения, надежное оружие против злобных инсинуаций «C. and M. Gazette», я советую им предложить ее редакторам пойти в «Союзный банк Симлы» и послать запрос в Аллахабад. Непосредственно перед тем, как полковник Олькотт написал ту шутку своему другу, в которой изображалась нищая Блаватская, – из 3200 рупий, которые я взяла с собой из Бомбея, я положила 2100 рупий в вышеупомянутый банк; а чек на полученные месяцем раньше из дома 2000 рупий был обменян для меня одним известным английским джентльменом из Аллахабада. Я не буду говорить о других полученных деньгах, – полученных, конечно, не от местных жителей, но о законных суммах, прошедших через английские руки, – ибо суммы в 5000 рупий достаточно для того, чтобы показать всю ложность лживых обвинений, выдвинутых против меня моими врагами.

В заключение я предлагаю редактору «C. M. Gazette» оставить свои трусливые, туманные намеки, и открыто выступить с позорным обвинением, которое попадает под закон о клевете, – если только он осмелится сделать это. Пока это не произойдет, я имею полное право воздерживаться от упоминания о нем, так как он не джентльмен. А если он заходит слишком далеко, то я все же достаточно доверяю беспристрастному принципу британской юстиции, чтобы поверить, что она будет защищать даже русскую, проживающую под тенью ее флага.

Мадам Блаватская о теософском обществе в Бомбее

Издателю «Indu-Prakash».

Сэр! В вашей статье от 30 августа я обнаружила ваши комментарии о довольно «странном отчете» касательно Теософского общества, затрагивающие факты, которые привели к разладу и уходу мистера Уимбриджа и мисс Бэйтс, как «факты весьма важного характера».

Позвольте мне исправить это воззрение, которое для того, кто имеет правильное представление о нашем Обществе, действительно очень нелепо и ошибочно. Если «странные отчеты» дошли до слуха самих «региональных членов», и те сами вынудили вас следовать тому, что «выходит из самых доступных источников», то тем хуже для этих членов; поскольку при принятии в Общество они торжественно поклялись своей честью хранить священно и неприкосновенно в своей груди «частные дела Общества, будь они хорошие, плохие или не имеющие важного значения, если те не нарушают закон», то факт какого-либо разоблачения запятнал бы их как людей, лишенных чести. Таково мнение каждого английского или регионального члена Общества и каждого джентльмена, высоко оценивающего святость обещания своей честью. Но если эти региональные члены откроют хотя бы то, что им известно, то все же это окажет значительное влияние на Общество как организацию. «Филантропическая деятельность» нашего Общества останется такой же ревностной, как всегда; и, конечно, никогда не будет потревожена какой-либо ссорой между двумя женщинами, наподобие нынешней. Если вас и в самом деле тревожит сущность этой истории, тогда приглашаем вас узнать это в общих чертах. Когда полковник Олькотт, мистер Уимбридж и я были на Цейлоне, мисс Бэйтс поссорилась с мадам Коуломб и ее мужем, членами нашего Общества, как и она сама. Кроме того, мадам Коуломб была моей старой подругой, с которой я познакомилась еще десять лет назад в Каире и которую пригласила жить в моем доме и присматривать за ним в мое отсутствие. Разлад – сперва это было трагикомедией – превратился в бурю; и когда мы возвратились в Бомбей, то обнаружили штаб-квартиру, как древнюю Трою, в самом разгаре войны. Мисс Бэйтс ухитрилась уговорить нескольких членов перейти на ее сторону, а у мадам Коуломб не было сторонников. Первой захотелось исключить мсье и мадам Коуломб из членства Бомбейского общества (которое не головное Теософское общество, а просто один из его филиалов), и чтобы полковник Олькотт вместе со мной выгнали их из дома, чему мы возражали. Наше скромное мнение заключалось в том, что если мадам Коуломб заслужила порицания, то и мисс Бэйтс не была невиновной. Мистер Уимбридж встал на сторону своего старого друга, мисс Бэйтс, я встала на сторону моей старой подруги, мадам Коуломб; вслед за этим начался раскол. Что имело место после, куда проще вообразить, чем описать – чисто личный и частный вариант, никоим образом не распространяющийся на вопросы теософии и не имеющий особой важности. Однако если кто-то продолжает сваливать вину на «Основателей» Общества, я сделаю эти вопросы публичными с первой до последней подробности – мы, по крайней мере, готовы всегда оправдаться при помощи доказательств. Наша единственная вина состояла в том, что, без намерения совершить это, правильно оно или нет, мы отнеслись ко всему, как к акту несправедливости. Пусть «региональные члены» вспомнят, если смогут, что Основателей Общества в Индии только двое – полковник Олькотт и я сама. Мистер Уимбридж сам вступил в Общество три года спустя после его основания, и мы вскоре выплыли в Бомбей, а он взял с собой мисс Бэйтс. Какое бы ни было мое персональное отношение к этому джентльмену, я все-таки должна сказать, что он никогда не занимался делами Общества, равно как и его развитием или управлением, если не считать, что он некоторое время состоял в его совете. Что касается мисс Бэйтс, она с самого начала была просто «для украшения» и никогда не была активным его членом.[352]