Когда историк изучает какую-нибудь эпоху, он пытается познать ее существо по самым разнообразным ее проявлениям. При этом он пренебрегает временными различиями (в пределах эпохи) между этим проявлениями и временным движением (развитием) каждого из них. Познав по ним, как по символам, индивидуализующийся в них момент (эпоху), историк тем самым познает и их диалектическую взаимную связь. Но она еще не является диалектическим движением самой эпохи, которая взята как бы в поперечном разрезе или как бы спрессована в одно из своих поперечных сечений. Познание этого движения требует того, чтобы усмотрена была необходимость однозначного временного соотношения его моментов. На первый взгляд, кажется безразличным, с чего начинать характеристику эпохи: с политического его строя или с ее идеологии. На самом деле ко всякой эпохе существует свой, наиболее плодотворный и единственный правильный для понимания ее подход.

Нам могут на это возразить, что, признавая основоположность временных различий, мы подрываем свои же собственные выводы. Как будто, в новой форме всплывает проблема, разные решения которой разделяют историков на «идеалистов» и «материалистов» (ср. § 3). Но, во-первых, временный приоритет не есть причинный. Во-вторых, моменты эпохи (resp. любого исторического момента) не совпадают с условными, довольно «приблизительными» понятиями идеологии, социального строя, организации производства и т. п. В-третьих, моменты, будучи ограниченно-эмпирическими, находятся в некотором иерархическом взаимоотношении, которое определяется степенью раскрытия каждого из них (§§ 37, 28).

Таким образом, основною чертою эмпирического развития является движение во времени. Каждый его момент исключает другой, но все моменты есть один и тот же многообразно и упорядочение качествующий в них субъект, на единстве которого и покоится непрерывность и необходимость процесса. Наибольшая непрерывность и познавательная убедительность достижима тогда, когда субъект развития усматривается и как само человечество. По мере ограничения поля исторического исследования непрерывность и «убедительность» уменьшаются. С другой стороны, чем отвлеченнее понимание процесса (а в той или иной мере оно всегда отвлеченно), тем более реально-последовательная связь уступает место абстрактно-систематической, тем более динамизм истории заменяется статическим ее пониманием. И в историографии настоящее и полное историческое познание (динамическое) является и редким и фрагментарным. Историография лишь приближается к нему, раскрывая диалектику развития, иногда же ограничиваясь описанием простой данности.

54

Неоднократно историческая наука определялась как наука о прошлом. Нам подобное определение представляется не вполне точным. – История есть наука о развитии человечества в целом. Она изучает настоящее и прошлое, и притом так, что ни то ни другое в отдельности своей изучению ее не подлежат. История «строит» осуществленное уже и осуществляющееся еще, исходя из момента настоящего, постигает прошлое чрез настоящее и настоящее чрез прошлое, и не как разъединенные моменты, а как непрерывный процесс. Познавать прошлое вне настоящего, в отрыве от настоящего столь же невозможно, сколь невозможно познавать мир объективный без самопознания и без познания в нем себя, его познающего. Очень часто в процессе познавания мы не отдаем себе отчета в этом самопознании; очень часто в историческом исследовании мы не замечаем того, что видим прошлое в настоящем и смотрим на него из настоящего. В некотором смысле прошлое есть настоящее, а настоящее есть прошлое. Во всяком случае, они неразрывно связаны друг с другом, составляют одно до конца неразложимое целое.

Даже определение истории как науки о прошлом и настоящем развития еще недостаточно. В самом деле, познание развития невозможно без (хотя бы и стяженного) познания его в целом. Историк, сознательно или бессознательно, пользуется категориями всеединства, развивающегося всеединого человечества, его завершенности и усовершенности, неосуществленных вообще или еще не осуществленных потенций. В общих чертах историк познает не только настоящее и прошлое, а и будущее человечества, вовсе не притязая на роль предсказателя конкретных событий. Он улавливает тенденции развития, направленные в эмпирическое будущее, видит их ограниченность и возможность иных тенденций. Он определяет стадии или возраст изучаемой им индивидуальности, еще живой в самой себе, а, следовательно, предвидит и дальнейшие стадии ее развития, мыслью опережает реальное движение. В самом прошлом он, чрез восхождение к всеединому субъекту развития, усматривает возможность будущего и понимает прошлое не только по отношению его к настоящему, но по отношению к этому возможному будущему. Как, например, изучая философское мировоззрение какой-нибудь эпохи, оставить без внимания его ограниченность, заложенные в нем и неосуществленные в нем возможности? Без этого оно останется непонятным. А усмотрев неактуализированные возможности, поняв их значение и смысл, уловив тенденцию движения, нельзя не поставить и дальнейший вопрос: осуществятся ли они вообще иначе, как в усмотревшем их сознании историка, необходима ли их актуализация в данной культуре, в человечестве вообще?

Однако есть существенная разница между отношением историка к прошлому и настоящему, с одной стороны, к будущему, с другой. Всеединому субъекту будущее дано во всей своей осуществленности: так же, как прошлое и настоящее. Эмпирически ограниченному субъекту (любому историку) оно дано только в отраженности его настоящим и прошлым, не в индивидуализованности или конкретности своей, а потенциально и стяженно. Поэтому оно познаваемо лишь в общих («отвлеченных») чертах. Если историк пытается познать его конкретно, он выходит за пределы эмпирической истории и либо необоснованно гадает, либо становится приобщенным к всеединому субъекту ясновидцем. Но гадание в области науки неуместно, а достоверность постигаемого ясновидением обоснована уже не эмпирически (в обычном смысле этого слова), не научно-историческим путем. Впрочем, степень отвлеченности знания о будущем бывает весьма различной (§ 34).

Итак, содержание исторической науки определяется, как развитие человечества в целом, познаваемое со стороны его осуществленности. В этом определении уже заключается преимущественная сосредоточенность истории на прошлом и настоящем. В зависимости от того, куда ориентировано историческое познание, всегда исходящее из настоящего: в прошлое и потому конкретное или в будущее и потому еще не постигаемое в своей конкретности, следует различать две формы истории. Одна из них – то, что обычно под исторической наукой понимается: другая, еще не ставшая явно наукообразной, еще граничащая с безответственным пророчествованием, скрывается в одеяниях «философской публицистики». У каждой своеобразные методы и цели, хотя обе переплетаются друг с другом и в полной обособленности не существуют.

55

Философская публицистика является историческим познанием настоящего с направленностью этого познания на более или менее отдаленное будущее. Такое познание находит себе место и в истории обычного типа, хотя и спорадически. – Изучая прошлое, историк не только рассматривает его из настоящего, но еще и аналогизирует настоящее прошлому. Так от несоответствия между фразеологией и идеологией «вождей» Великой Французской Революции тому, что заставляла история их делать, несоответствия, ярко охарактеризованного уже Жозефом де Местром, историк заключает к тому, что и коммунистическая идеология большевиков в меньшей мере, чем думают, связана с реально развертывающимся в России историческим процессом (ср. § 61). Само собой разумеется, подобное аналогизирование дело очень тонкое. Оно требует и больших знаний и большого такта, во всяком случае – чутья к существу исторического метода. При неумелом и топорном пользовании историческими аналогиями получаются удручающие своею пустотою и, обычно, квази-научною верою в «исторические законы» выводы. Но по существу совершенно справедлива пренебрежительно отвергаемая ныне мысль, что история содержит в себе «уроки» для будущего. И не случайно историческое образование признается полезным для будущего политика. Не всегда историк ограничивается случайными аналогиями и рассеянными в своей специальной работе отдельными замечаниями. – Так Гульельмо Ферреро в своих статьях, объединенных потом в книгу под заглавием «La ruine de la civilisation antique»,[73] ставит себе совершенно определенную задачу – дать прогноз состояния Европы в ближайшее время. Те же цели преследуют и некоторые работы Карла Маркса, стоящие на грани истории и публицистики.