– Что ее спрашивать, ей-богу! Пойдет за того, кого мы для нее выберем.

– Да, но ведь Нуну любит другого и…

– Ну и пускай себе любит, что из того? – резко оборвала жена.

Дверь открылась, и в комнату бесшумно вошла девушка лет шестнадцати-семнадцати, стройная, тонкая, с высоким медным кувшином за спиной. Она не спеша опустила кувшин на пол, отвязала от него ремни и повернулась к сидящим:

– Где отец? – опросила она.

Этот простой вопрос, заданный совсем спокойно, почему-то смутил Онисе и Махию. Они не нашлись, что сказать, и молчали.

– Отец где? – все так же спокойно повторила она свой вопрос, пристально глядя на Махию.

– Ушел, – наконец ответила Махия.

– Ушел? – переспросила Нуну упавшим голосом, и руки ее повисли вдоль тела.

Как острие копья, вонзилось ей в сердце это слово, она даже не сразу осознала его.

– А я-то думала… – тихо сказала она и, медленно опустившись на пол, стала беззвучно плакать.

– О чем ты плачешь? – принялась утешать ее Махия.

– Я хотела повидаться с отцом, – сквозь слезы шептала Нуну,

– Перестань, пожалуйста! – рассердилась Махия, но тотчас же спохватилась и добавила спокойно: – Вот скоро выдадим тебя замуж, и позабудешь ты все свои огорчения.

– Я не хочу замуж! Не пойду! – хмуро произнесла Нуну.

– Это ты сейчас так говоришь, а потом передумаешь, – сказал Онисе.

– А уж за какого человека тебя выдадим, ей-богу, всем на зависть, – продолжала Махия.

– Нет, нет, не хочу! – твердила Нуну. – Знаю я, за кого вы меня прочите; удавлюсь, а за него не пойду!

– Почему так, почему не пойдешь?

Нуну молчала. Вдруг ей подумалось: а что, если броситься в объятия Махии, прижаться к ее груди, преодолеть девическую стыдливость, открыть свою заветную тайну: Я люблю другого, пожалей меня, Махия! Она подняла голову и увидела суровое лицо своей тетки, встретила ее леденящий взгляд. Слова застыли у нее на устах. С ужасающей ясностью поняла она, что перед нею не друг, способный понять ее чувства, а чужая женщина, давно уже неумолимо решившая ее судьбу, что она не изменит своего решения и никакие слова, никакие мольбы ее не смягчат.

И в самом деле, как бы в подтверждение ее предчувствия, Махия произнесла сурово и решительно:

– Ну, будет, довольно!.. Твой отец, уходя, поручил нам твою судьбу, и ты пойдешь замуж за того, кого мы выберем тебе в женихи.

Нуну посмотрела на нее глазами, полными скорби и решимости не покоряться, не уступать никому.

– А теперь ступай на луг, захвати с собой серп и накоси там где-нибудь травы на свясло, – сказала Махия и встала.

Встала и Нуну, покорно пошла исполнять приказание. Выйдя в поле, она остановилась. Она одной рукой уперлась в бок, словно поддерживая свой тонкий стан, другая рука, державшая серп, висела, как сломанная, вдоль бедра. Время шло, минута сменяла минуту, а она все стояла, вперив застывший взгляд в пространство и всецело уйдя в свои горькие думы.

– Удачи тебе в твоей работе! – громко окликнул Нуну стройный юноша, неслышно подошедший к плетню. Облокотившись на него, он со спокойной улыбкой следил за девушкой.

Девушка вздрогнула, вся зарделась от смущения.

– Хорошо же ты работаешь! – все с той же улыбкой продолжал юноша, поглаживая молодой пушок над верхней губой.

Нуну заставила себя наклониться и дрожащей рукой принялась срезать траву.

Юноша медленно шагнул через плетень, подошел к девушке и сказал:

– Постой, дай-ка мне серп, я тебе пособлю.

– Нет, нет! Оставь меня, я сама.

Юноша испытующе взглянул на Нуну, в первый раз услышал он от нее такой ответ.

– Что с тобой, девушка, почему так говоришь со мной?

– Ничего, ничего! – торопливо ответила девушка. – Ступай, как бы не увидел нас кто-нибудь! – тревожно добавила она.

– А если и увидят? – раздумчиво спросил юноша, – подозрение кольнуло его в сердце.

Он задумался.

– Почему не рассказываешь, что за беда у тебя? – спросил он.

– Меня хотят выдать замуж за другого! – вдруг вскрикнула Нуну, и слезы полились у нее из глаз.

– За другого? – побледнел юноша.

– Да, за другого!

– А что отец?

– Отца нет, он ушел! – с отчаянием прошептала Нуну.

– Ушел? – дрогнувшим голосом повторил юноша и низко опустил голову.

Долго стоял он в глубокой задумчивости, потом гордо вскинул голову и оказал:

– Пусть Иаго умрет, если отдаст тебя другому!.. Вот что! Сегодня вечером, когда все улягутся спать, выходи сюда. Я и сам еще не знаю, что сделаю, но, клянусь благодатью святого Гиваргия, никому тебя не уступлю!.. Ведь ты придешь, да?

– Не знаю, смогу ли…

– Ты, может быть, сама раздумала итти замуж за меня? – спросил Иаго, нахмурив брови.

Нуну ничего не ответила, она только взглянула на юношу, но так взглянула, что тот весь затрепетал.

Иногда один-единственный взгляд выражает в тысячу раз больше, чем самые страстные речи, самые убедительные слова.

Так взглянула Нуну, и взгляд ее вонзился, как стрела.

Иаго позабыл обо всем, позабыл о том, что даже малейшая неосторожность могла выдать каждое их движение, и самозабвенно обнял девушку.

– Нуну, Нуну! Жизнь моя! – целовал он ее. – Ведь ты придешь, придешь ко мне?…

Мгновение счастья опьянило Нуну, она крепко прижалась к юноше и несколько раз порывисто его поцеловала.

– Значит, придешь сюда, на луг, нынче ночью? – упорно допытывался Иаго.

– Хорошо, хорошо, только теперь уходи!

– Уйду, сейчас уйду… Только один раз, еще один только раз поцелую тебя…

Не дай бог, если бы кто-нибудь подсмотрел их ласки, дорого обошлось бы Иаго его безрассудство. Но, на счастье, никто их не заметил. Они расстались с тем, что вечером встретятся снова и решат, как быть дальше. Иаго пошел к своем крестному отцу за советом. Нуну, успокоившись, принялась жать траву.

Она еще работала в поле, когда Глаха достиг Дарьяльской крепости, где он предполагал присоединиться к другим путникам или войсковым частям, чтобы добраться до Дзауга.

Глаха принадлежал к зажиточному роду, мощь которого была подорвана в прошлом веке новыми порядками, безжалостно ломающими народные обычаи. Но в горах все еще бушевала гордая, неукротимая кровь горцев и постоянно давала о себе знать. В юности Глаха женился по любви, и первые дни его жизни с любимой подругой протекали безмятежно. Но к счастью скоро примешалась горечь. Глаха заметил, что сельский есаул его невзлюбил – постоянно придирается к нему, заставляет больше всех гнуть спину на оброчной работе. Протестовать против такой несправедливости было бесполезно: в ту пору человек не только не мог нигде добиться правды, он даже не знал, кому пожаловаться. Как-то раз, когда Глаха вернулся домой, зашел к нему есаул и попросил одолжить арбу. Глаха отказал. Есаул настаивал, и Глаха избил назойливого просителя.

За эту провинность Глаха был арестован и заключен на три года в тюрьму, где он прошел сквозь все муки, какие только способно представить себе человеческое воображение. Но тяжелее всех страданий была для него разлука с любимой женой, оставленной им без поддержки. Брат Онисе был еще слишком мал, чтобы позаботиться о своей невестке и о родном очаге.

Вскоре после того как Глаху заперли в темницу, в село прибыл диамбег, один из тогдашних вершителей крестьянских судеб, и с помощью избитого есаула стал домогаться любви беззащитной женщины, которая, на беду, ему приглянулась. Есаул старался изо всех сил, всячески уговаривал жену Глахи, но не сумел склонить ее на измену мужу. В конце концов он прибегнул к низкой хитрости: посоветовал ей обратиться к диамбегу с просьбой спасти ее мужа, которому, по словам есаула, грозила ссылка в Сибирь.

– А спасет его диамбег, если я попрошу? – робко опросила несчастная женщина.

– То-то и есть, что спасет! Он и рад бы помочь Глахе, да не может сам начать дело, ведь он правитель Хеви. А если ты попросишь его, он вмиг все устроит.

Измученная оброками и всяческими несправедливостями, женщина поверила уговорам есаула и пошла рассказать о своем горе тому, кому была поручена забота о благополучии народа.