– Детка?..

Почему-то слова эти всегда вызывали у нее чувство боли и какой-то непонятной жалости к самой себе. Нет, она не будет плакать, не будет печалиться. Она сумеет улыбаться ему и смеяться вместе с ним. Улыбнувшись, она уткнулась ему в плечо и вздохнула:

– Хм-м?..

Харпер усмехнулся:

– Ты мурлычешь, совсем как большая ласковая кошка.

– М-м… именно так я себя сейчас и чувствую. – Она провела пальцами по его волосам.

Харпер вздохнул с облегчением. Мгновение назад он чувствовал, что Анни вот-вот заплачет – и боялся, что все снова повторится как в прошлый раз. Он был рад, так рад, что она не заплакала… Нет, сегодня ночью такого не будет. Какие же у нее нежные, ласковые руки… Он тихонько застонал от наслаждения:

– Ты просто чудо…

– А теперь кто из нас мурлычет?

– Мужчины не мурлычут, – наставительно заметил он. – Это было удовлетворенное рычание.

«Вот так. Смейся – ради меня, смейся, Анни. Позволь мне слышать твой смех. Позволь хоть раз увидеть тебя счастливой».

– Удовлетворенное, значит? – Она подняла голову и улыбнулась ему.

Какие у нее ласковые глаза – они так и лучатся светом…

– Черт побери, детка, если бы я был удовлетворен больше, чем сейчас, я был бы уже в раю. Только скажи мне ради всего святого: Джейсон крепко спит по ночам?

Улыбка Анни стала шире:

– Как сурок.

– В таком случае…

Харпер напрягся и поднялся, все еще прижимая к себе Анни; поцеловал ее – раз, другой…

– Давай-ка пойдем наверх и отыщем там хорошую мягкую постель.

Анни снова уткнулась головой ему в плечо:

– Хорошая мысль, но, надеюсь, ты понесешь меня на руках. Не думаю, что я смогу идти.

– Детка, если я возьму тебя на руки, дальше дивана мы не доберемся.

– Я всегда любила этот диван…

До дивана им таки удалось добраться; Харпер растянулся во весь рост, перевернулся на бок и с удовлетворенным вздохом снова прижал Анни к груди.

– Сказал бы я, что это похоже на старые, добрые времена, когда мы прятались здесь от папы и…

– Но тогда мы были одеты.

Харпер прижался лбом к ее прохладному лбу.

– Мы что, играем в старые, добрые времена, Анни?

Она немного отодвинулась, заглянула ему в глаза:

– Тебе это не нравится? Тебя что-то тревожит?

– Да. Тревожит.

– Я тогда сказала тебе правду. Ну… до этого, вечером. Я люблю тебя.

– Анни…

– Не-ет. – Она прижала тонкий пальчик к его губам. – Нет. Ты хотел от меня честности, и я буду честной. Я люблю тебя. Я вовсе не хочу заставлять тебя говорить что-то, чего ты, может, совсем и не чувствуешь. Я просто хочу, чтобы ты знал, что чувствую я. И отчасти это действительно из-за того, что было между нами десять лет назад. Я ничего не могу с этим поделать, Харпер, потому что никогда, ни на день, ни на час я не переставала любить тебя.

Потрясенный, Харпер закрыл глаза:

– О Господи, Анни…

– Все в порядке. Я знаю, ты не можешь сказать мне того же, и не виню тебя за это. – Она говорила очень нервно. – Я знаю, что не могу заставить тебя любить меня.

– Но раньше тебе это удавалось, – проговорил он. – Ты так меня обхаживала, что я и не заметил, как по уши влюбился в тебя.

Харпер открыл глаза и заметил в ее взгляде искреннее изумление.

– Что? – Ты обвинял меня в том, что я скрываю от тебя свои чувства.

– Анни…

– Нет, ты был совершенно прав. Я знала, что так оно и есть, но причину поняла только сейчас. Может быть, я вовсе не так уж и изменилась за эти годы. Думаю, я боялась, что если позволю тебе увидеть мои чувства, то отпугну тебя этим: тебе будет казаться, что я тебя принуждаю к чему-то. А этого я не хотела. И сейчас не хочу.

– Но почему твои чувства должны меня к чему-то принуждать?

– Потому что я хочу, чтобы ты остался. Потому что я хочу, чтобы у нас – у тебя, у Джейсона, у меня – был еще один шанс. Ты с ним так добр… и ему с тобой хорошо. А когда ты смотришь на те поля, которые продал Майк, у тебя тоска в глазах, я это замечала. Я же чувствую, как тяжело тебе терять такую часть своего прошлого – того, что могло стать твоим будущим. Харпер, послушай. Ты должен жить здесь, на ферме, вместе с твоим сыном и со мной. Я тоже этого хочу. И – я просто не могла тебе этого всего рассказать, потому что боялась, что ты просто сбежишь.

Волна чувств захлестнула Харпера так стремительно, что он даже не успел разобраться в них.

– Если ты хочешь, чтобы я остался, но боялась мне об этом сказать, почему же тогда ты говоришь мне об этом сейчас?

– Потому что ты просил, чтобы я была с тобой откровенна. – Она прикрыла глаза. – И потому что ты скоро уезжаешь.

– Анни, я…

Она снова закрыла ему рот рукой.

– Давай больше не будем об этом говорить, – попросила она. Губы у нее дрожали. – Просто люби меня, Харпер, – люби, насколько можешь. Сегодня. Хотя бы сегодня. Что бы ты ни дал мне, этого будет довольно. Ты обещал мне эту ночь. А ночь еще не кончилась.

Харпер крепко обнял Анни, испытывая душевную боль, вызванную этими словами Анни, и страстно поцеловал ее в губы. Он не хотел ничего требовать, ни к чему принуждать ее. Он не хотел торопиться. Только – дать ей все, что он может. А потом – пусть спит в его объятиях, не думая ни о чем и не изводя себя раздумьями о том, что он может и что не может дать женщине, которая столь многого хотела от него.

Его рука снова скользнула по ее шелковистой коже.

Харпер проснулся. Медленно открыл глаза, ощущая тепло ее тела в своих объятиях. Каминные часы показывали четверть шестого. Нужно отнести Анни наверх и уложить в постель, пока не проснулся Джейсон.

Но Харпер не пошевелился, не двинулся с места – просто не мог, осознавая, что завтра, в лучшем случае – через несколько дней, ему суждено покинуть ее. Сейчас ему казалось, что разлука с Анни равносильна для него смерти.

«Кстати, об отъезде», – жестко прервал он течение печальных мыслей. Она была чертовски честна с ним в эту ночь. Анни рассказала ему обо всех своих желаниях, обо всех мечтах. Она хотела, чтобы он остался, – и, видит Бог, он хотел того же. Но мог ли он и вправду дать ей то, чего она хочет? Мог ли он любить ее так сильно, как она того заслуживает?

Протест поднимался в душе Харпера. Почему, собственно, ему нужно уезжать? Почему он не может быть с ней настолько же честным, насколько она была честна с ним? Если бы он рассказал ей о своих страхах, объяснил бы все… зачем ему гадать, что она сделает или скажет в ответ на это? Может быть, его чувств к ней, в которых он уверен – страсти, физического влечения, необходимости быть рядом, желания заботиться о ней и защищать ее – может быть, всего этого достаточно для счастливой совместной жизни? Может, нужно просто спросить…

Но ему казалось нечестным и неправильным перекладывать на ее плечи свои страхи и неуверенность в себе. Тем более теперь, когда она сказала, что любит его.

Уже начали петь петухи, возвещая приближение рассвета. Только теперь Харпер понял, что боится. Не ранить Анни, не понять, что он неспособен любить ее так, как должно, нет. Не того, что Джейсон обманется в нем и поймет, что он, Харпер, – не тот человек, который ему нужен. Нет. Страх Харпера был значительно более личным и эгоистичным. Он боялся, что, если поверит в новую жизнь, какая может быть у них с Анни, кто-нибудь – или что-нибудь – снова разрушит все его мечты. Ему казалось, что если что-нибудь между ними пойдет не так и они будут несчастливы – он не переживет этого. Харпер еще залечивал раны, полученные в прошлом.

Разумом он понимал, что Анни никогда не причинит ему боли. Но сердцем не мог поверить в это.

Он скажет ей. Он будет с ней так же открыт и честен, как и она с ним. Может быть, вместе они сумеют найти способ справиться со всеми этими проблемами и начать все сначала.

В комнате стало светлее – или, скорее, ему так показалось: за окном по-прежнему царила ночь. Светлее стало в его душе; светлее и легче.

Да. Это было возможно. Они сумеют сделать это. Он не хочет расставаться с Анни. Он не хочет оставлять Джейсона и покидать ферму. Он хочет, чтобы они, все трое, стали настоящей семьей перед Богом и людьми – тем, чем они и должны были быть все эти годы.