«Вчера, идя ко сну, я вдруг взглянул в зерцало...»
Вчера, идя ко сну, я вдруг взглянул в зерцало,—
Взглянул и оробел:
И в длинной бороде седых волос немало,
И ус отчасти бел.
Не смерть меня страшит: я, как Кутузов,[34] смело
Обнять ее готов,—
Почто же трепещу пред каждой нитью белой
Презренных сих власов?
«Иль я славянофил? Отнюдь! Но в глас народный...»
Иль я славянофил? Отнюдь! Но в глас народный
Я верю, как они,
А оный глас – увы!– душе моей свободной
Сулит плохие дни.
«Когда в твоей браде,– я слушаю тревожно,—
Блеснуло серебро,
Душевный мир сберечь тебе уж невозможно:
Ты беса жди в ребро!»
Умолкнул вещий глас.– Тоскою беспредметной,
Как встарь, душа полна.
………………………….............................................
………………………….............................................
………………………….............................................
Не бес один, не пять в моем ребре несчастном,
А легион чертей...
Ужель и мне искать в сем кризисе ужасном
Спасительных свиней?
И вот опять звенит, но не в ушах, а сбоку.
Вот и слова слышны:
«Всего-то отдохнуть тебе мы дали сроку
Одну иль две весны.
А ты уж возомнил, что с тульским архиереем[35]
Сравнялся простотой.
В противном убедить мы средства все имеем...
Любезнейший, постой!»
……………………….............................................
Что дальше слышал я, что увидал в мечтанье,
Во сне что испытал,—
Рассказывать тебе не стану в назиданье:
Ты сущность угадал.
1890-е годы
<М.А. Кавосу>
Дорогой Михал Альбертыч!
Одержим я страшным гриппом;
Хоть ножом в меня теперь тычь,
Не явлюсь я с этим хрипом.
А затем, любезный Кавос,
Ехать мне в Москву пора же...
Я схватил бы за бока вас
И умчал бы в те паражи,
Где в рубахах Ганимеды
Угощают всем, что надо,
Где сроднили уж обеды
С радикалом ретрограда.
Но увы! трактиры те же,
Да года-то уж иные,
Аппетит приходит реже,
Чаще снятся сны дурные.
Скрылись дни Аранхуэца,
Консул Планк давно уж помер.
Не успеешь оглядеться —
Трах! в тираж попал твой номер.
К Ганимедам бородатым
Ехать вовсе неохота.
Не кутить теперь – куда там,
Лишь кончалась бы работа.
Не оставивши потомка,
Я хочу в потомстве славы,
Объявляю это громко,
Чуждый гордости лукавой.
Но стянула жизнь у славы
Десять лет по крайней мере,
Так теперь я должен, право,
Наверстать сию потерю.
Мысль о пьянстве, о цыганах
Навсегда я оставляю
И о внутренних органах —
Не трактирных – помышляю.
1890-е годы
«Когда в свою сухую ниву...»
Когда в свою сухую ниву
Я семя истины приял,
Оно взошло – и торопливо
Я жатву первую собрал.
Не я растил, не я лелеял,
Не я поил его дождем,
Не я над ним прохладой веял
Иль ярким согревал лучом.
О нет! я терном и волчцами
Посев небесный подавлял,
Земных стремлений плевелами
Его теснил и заглушал.
«Старую песню мне сердце поет...»
Старую песню мне сердце поет,
Старые сны предо мной воскресают,
Где-то далёко цветы расцветают,
Голос волшебный звучит и зовет.
Чудная сказка жива предо мной,
В сказку ту снова я верю невольно...
Сердцу так сладко, и сердцу так больно...
На душу веет нездешней весной.
«Что сталось вдруг с тобой? В твоих глазах чудесных...»
Что сталось вдруг с тобой? В твоих глазах чудесных
Откуда принесла ты этот дивный свет?
Быть может, он зажжен и не в лучах небесных,
Но на земле, у нас, такого тоже нет...
На что ты так глядишь? Что слушаешь так жадно,
Не видя никого и целый мир забыв?
О чем мечтаешь ты то грустно, то отрадно?
Куда тебя унес неведомый призыв?
Но миг – и свет угас!– привычно и послушно
Вступаешь снова ты в начатый разговор,—
И, будто огонек далекий, равнодушно
Едва мерцает нам твой потускневший взор.
вернуться
34
Под Кутузовым можно разуметь ad libitum (по желанию (лат.) покойного фельдмаршала князя Смоленского, а равно нынешнего директора трех банков и певца смерти.
вернуться
35
Под тульским архиереем сии лукавые и нечистые твари разумеют покойного преосвященнейшего Никандра, который настолько упростил свое миросозерцание, что у всякой женщины осматривал лишь «обыкновенное женское лицо».