«Порой, как образ Прометея…»
Порой, как образ Прометея,
Под вечным бременем оков
Весь род людей во мгле веков
Я созерцал, благоговея.
И я обнять его хотел
Моими слабыми руками,
И сердцем любящим скорбел,
И плакал чистыми слезами.
Я за него бы в этот миг
Пошел на смерть без содроганья,
Я жаждал пытки и страданья,
Я был герой, я был велик.
Но жизнь принять их не хотела,
Всех этих мук, и жертв, и слез:
Ей нужно – вместо пылких грез —
Простого, будничного дела;
Ей нужен – не полет орла,
Не смело поднятые крылья,
Но терпеливые усилья
Порабощенного вола.
А там, – за рядом дней убитых
Без вдохновенья, без страстей —
Смерть от уколов ядовитых,
Смерть – хуже тысячи смертей.
Могу я страстно ждать свободы,
Могу любить я все народы,
Но людям нужно от меня,
Чтобы в толпе их беспредельной
Под небом пасмурного дня
Любил я каждого отдельно, —
И кто бы ни был предо мной —
Ничтожный шут или калека,
Чтоб я нашел в нем человека...
Не мне бессильною душой,
Не мне принять с венцом терновым
Такое бремя тяжких уз:
Пред этим подвигом суровым
Я не герой – я жалкий трус...
1884
«Блажен, кто цель избрал, кто вышел на дорогу…»
Voluntas est superior intellectu[1]
Блажен, кто цель избрал, кто вышел на дорогу
И мужеством бойца и верой наделен,
Кто бросился стремглав в житейскую тревогу,
Кто весь насущною заботой поглощен.
Волнуем злобой дня, в работе торопливой
Он поневоле чужд сомнений роковых,
И некогда ему отыскивать пытливо
Заветного ключа вопросов мировых.
Со знаменем в руках вступая в бой кровавый,
Он может ранами гордиться пред толпой,
Он может совершить свой подвиг величавый
И на виду у всех погибнуть, как герой,
Погибнуть, как орел, что гордо умирает,
Пернатою стрелой пронзенный в облаках,
И гаснущий зрачок на солнце устремляет,
Встречая свой конец в родимых небесах.
Но горек твой удел, мечтатель бесполезный:
Не нужен никому, от жизни ты далек.
И, трепетно склонясь над сумрачною бездной
Неразрешимых тайн, ты вечно одинок...
Струной, надорванной мучительным разладом,
Твой каждый чуткий нерв болезненно дрожит,
И каждый твой порыв неотразимым ядом
Сомнений роковых в зародыше убит.
В бездействии прожив, погибнешь ты бесцельно…
Не тронет никого твой заунывный плач,
Не в силах ничему отдаться нераздельно, —
Ты сам своей душе – безжалостный палач.
Порой ты рвешься вдаль, надеждой увлеченный,
Но воля скована тяжелым, мертвым сном:
Ты недвижим, – как труп, в бессилье роковом,
Ты жив, – как заживо в могилу погребенный.
Хотя бы вечностью влачился каждый миг,
Из гроба вырваться на волю не пытайся;
Не вылетит из уст ни жалоба, ни крик, —
Молчи и умирай, терпи и задыхайся.
1884
«От книги, лампой озаренной…»
От книги, лампой озаренной,
К открытому окну я обратил мой взор,
Блестящей белизной бумаги утомленный,
На влажно голубой полуночный простор.
И слезы в тот же миг наполнили мне очи,
И в них преломлены, все ярче и длинней
Сплетаются лучи таинственных огней,
Что сыплет надо мной полет осенней ночи.
Склонился я в окно, и в пыльную траву
Бесплодно падают неведомые слезы;
И плачу я над тем, что завтра эти грезы
Я сам игрою нерв, быть может, назову,
Над тем, что этот миг всю жизнь не будет длиться,
Над тем, что эта ночь окончиться должна,
Я плачу потому, что некому молиться,
Когда молитвою душа моя полна...
А ночь по небесам медлительно проходит,
И веет свежестью, и мнится, что порой
По жаркому лицу холодною рукой
Мне кто-то ласково проводит.
1884
Поэту наших дней
Молчи, поэт, молчи: толпе не до тебя.
До скорбных дум твоих кому какое дело?
Твердить былой напев ты можешь про себя, —
Его нам слушать надоело...
Не каждый ли твой стих сокровища души
За славу мнимую безумно расточает, —
Так за глоток вина последние гроши
Порою пьяница бросает.
Ты опоздал, поэт: нет в мире уголка,
В груди такого нет блаженства и печали,
Чтоб тысячи певцов об них во все века,
Во всех краях не повторяли.
Ты опоздал, поэт: твой мир опустошен, —
Ни колоса – в полях, на дереве – ни ветки;
От сказочных пиров счастливейших времен
Тебе остались лишь объедки...
Попробуй слить всю мощь страданий и любви
В один безумный вопль; в негодованье гордом
На лире и в душе все струны оборви
Одним рыдающим аккордом, —
Ничто не шевельнет потухшие сердца,
В священном ужасе толпа не содрогнется,
И на последний крик последнего певца
Никто, никто не отзовется!
1884
вернуться
1
Воля стоит над мышлением (лат.)