Я год провел в старинном и суровом,

Безвестном Городе. От мира оградясь,

Он не хотел дышать ничем живым и новым.

Почти порвав с шумящим миром связь.

Он жил былым, своим воспоминаньем,

Перебирая в грезах быль и сны,

И весь казался обветшалым зданьем,

Каким-то сказочным преданьем

О днях далекой старины.

Казалось мне: он замкнут безнадежно.

Давила с севера отвесная скала,

Купая груди в облачном просторе,

С востока грань песков, пустыня, стерегла.

А с двух сторон распростиралось море,

Безлюдно, беспощадно, безнадежно.

На пристани не раз, глаза с тоской прилежной

В узоры волн колеблемых вперив,

Следил я, как вставал торжественный прилив,

Как облака неслись – вперед и мимо, мимо...

Но не было вдали ни паруса, ни дыма —

Никто не плыл к забытым берегам...

Лишь абрис острова порой мелькал мне там,

Где явственно заря, когда без солнца светит,

Границу кругозора метит,

Но гасло все в лучах, мне памятно едва,

Все в благостный простор вбирала синева,

И снова мир был замкнут безнадежно.

Весь Город был овеян тайной лет.

Он был угрюм и дряхл, но горд и строен.

На узких улицах дрожал ослабший свет,

И каждый резкий звук казался там утроен.

В проходах темных, полных тишины,

Неслышно прятались пристанища торговли;

Углами острыми нарушив ход стены,

Кончали дом краснеющие кровли;

Виднелись с улицы в готическую дверь

Огромные и сумрачные сени,

Где вечно нежились сырые тени...

И затворялся вход, ворча, как зверь.

Из серых камней выведены строго,

Являли церкви мощь свободных сил.

В них дух столетий смело воплотил

И веру в гений свой, и веру в бога.

Передавался труд к потомкам от отца,

Но каждый камень, взвешен и размерен,

Ложился в свой черед по замыслу творца.

И линий общий строй был строг и верен,

И каждый малый свод продуман до конца.

В стремленьи ввысь, величественно смелом,

Вершилось здание свободным острием,

И было конченным, и было целым,

Спокойно замкнутым в себе самом.

В музеях запертых, в торжественном покое,

Хранились бережно останки старины:

Одежды, утвари, оружие былое,

Трофеи победительной войны —

То кормы лодок дерзких мореходов,

То кубки с обликом суровых лиц,

Знамена покорявшихся народов

Да клювы неизвестных птиц.

И все в себе былую жизнь таило,

Иных столетий пламенную дрожь.

Как в ветер верило истлевшее ветрило!

Как жаждал мощных рук еще сверкавший нож!..

А все кругом пустынно-глухо было.

Я в их церквах бывал, то пышных, то пустынных.

В одних всё статуи, картины и резьба,

Обряд, застывший в пышностях старинных,

Бессмысленно-пустая ворожба!

Над миром скованным гудящий вопль органо,

Зов пастыря – как божий голос – строг,

Вещает он с Синая, из тумана,

Лишь «Dominus vobiscum!» – «с вами бог!».

В других церквах восторг опустошенья,

На черных стенах цифры, ряд страниц;

Молящиеся, в чинном исступленьи,

Кричат псалмы, как стаи хищных птиц.

Но вопль органа вдруг – замрет, как самый камень.

Друг другу повторив, что это лишь обряд,

Они для памяти причастие творят,

И пастырь в сюртуке вещает важно: «Amen».

Я залы посещал ученых заседаний

И слушал с ужасом размерность их речей.

Казалось мне: влекут кумир огромный Знаний

Покорные быки под щелканье бичей.

Глубокой колеей, со стоном, визгом, громом,

Телега тянется – в веках намечен путь, —

Все было в тех речах безжалостно-знакомым,

И в смене скучных слов не изменялась суть.

Однажды ошибясь при выборе дороги,

Они упрямо шли, глядя на свой компас.

И был их труд велик, шаги их были строги,

Но уводил их прочь от цели каждый час!

К художникам входил я в мастерские.

О бедность горькая опустошенных дум!

Искусство! вольная стихия!

Сюда не долетал твой вдохновенный шум!

Художник быть не может не пророком,

И рабство с творчеством согласовать нельзя!

Кто не прошел пустынь в томленьи одиноком,

Не знает, где лежит святой мечты стезя!

В искусстве важен искус строгий.

Прерви души мертвящий плен

И выйди пламенной дорогой

К потоку вечных перемен.

Твоя душа – то ключ бездонный.

Не замыкай истомных уст.

Едва ты встанешь, утоленный,

Как станет мир – и сух и пуст.

Так! сделай жизнь единой дрожью,

Люби и муки до конца,

Упейся истиной и ложью, —

Во имя кисти и резца!

Не будь окован и любовью,

Бросайся в пропасти греха,

Пятнай себя священной кровью, —

Во имя лиры и стиха!

Искусство жаждет самовластья

И души черпает до дна.

Едва душа вздохнет о счастьи, —

Она уже отрешена!