Посланник. Если бы вы, Ваше Величество, царствовали вечно, такая гарантия могла бы иметь огромную ценность; но предусмотрительность требует, чтобы в деле, которое устанавливает судьбы народов, Император заручился всеми возможными средствами для безопасности своей империи. Будет ли преемник Вашего Величества другом и союзником Франции? Можете ли вы, Ваше Величество, поручиться и за него? Румянцев составил долю России так, чтобы она была хорошей и надежной при всяком положении дел. От всей души сочувствуя всему, что может быть удобно и выгодно для Вашего Величества, Император, однако, не может в деле такой огромной важности приносить вам в жертву интересы и безопасность Франции. Все присвоить себе, не значит еще согласовать обоюдные интересы.

Император. Я ничего так не желаю, как сговориться; но в то же время, как вы получаете огромнейшую долю, в то время, как все выгоды этого великого дела будут в вашу пользу, нужно же и мне получить то, что следует мне по географическому положению. Это, впрочем, гораздо меньше, чем вы думаете. Император не может желать Дарданелл. Может быть, он хочет отдать их кому-нибудь? Разве ему будет неудобно, если они будут моими?

Посланник. Если вы, Ваше Величество, будете владеть ими, вы будете у дверей Корфу и Тулона.

Император. Не ближе, чем вы у дверей Портсмута, а Англия у дверей Бреста и Шербурга.

Посланник. Потому-то мы с ней и союзники, даже в мирное время. Вероятно, мы никогда не будем друзьями, а, тем более – союзниками. Позвольте мне, Ваше Величество, заметить вам, что ваше сравнение служит не в пользу проекта Румянцева и именно в силу вашего желания, чтобы мы оставались друзьями. Для этого нужны только такие приобретения, которые не приносили бы ущерба ни вам, ни нам. Согласно планам Румянцева, действительной силой на Востоке была бы Россия, новые приобретения которой непосредственно примкнули бы к ее обширной империи. Стало быть, не было бы более того равновесия, благодаря которому сохраняется мир. Франция, которая приобретает вдали от себя, Франция в Дарданеллах, даже в Константинополе– никому не страшна, потому что ее владения будут отдаленной собственностью, вроде колонии, тогда как в руках России это будет грозным делом.

Все эти причины доказывают Вашему Величеству, что только при личном свидании можно примирить столь важные интересы. Это одно из тех великих соглашений, по которым могут сговориться только государи.

Император. С этим я согласен; но я не хочу поставить мою страну в более затруднительное положение, чем то, в котором она находится теперь, благодаря своему соседству с турками. Если Франция будет владеть Дарданеллами, мы потеряем больше, чем выиграем.[451]

Несмотря на отрицательный исход этого разговора, в уме Александра наступило некоторое успокоение с тех пор, как состоявшееся соглашение относительно способа и времени свидания на некоторое время установило взаимное положение обоих дворов. Теперь Александр жил с мыслью, что его тревогам скоро наступит конец, что в определенный день он будет в состоянии откровенно расспросить Наполеона, проникнуть в его планы и разгадать тайну политики, которая казалась ему все более неопределенной и неустойчивой; он узнает, наконец, может ли союз превратиться в действительность или он только обманчивый мираж; вернется ли он из Эрфурта излеченным от своего недоверия или от своих надежд. В ожидании этого, хотя он и говорил о главном затруднении, но говорил об этом с меньшей горечью, иногда даже весело: “Сообщили ли вы Императору, – спросил он как-то Коленкура, говоря с ним о Дарданеллах, – что Румянцев называет их кошачьим языком?”

Посланник. Да, Государь, Я ничего не скрываю от Императора; это лучший способ служить ему и в то же время Вашему Величеству.[452]

Александр не продолжал более разговора. Он говорил, что свидание рассеет все сомнения, удовлетворит все интересы; и, может быть, он не притворялся, надеясь на это. Быть может, он предполагал, что Наполеон придумает какое-нибудь непредусмотренное и верное средство для соглашения; что его гений, для которого нет невозможного, сделает чудо и примирит их честолюбивые стремления, – одинаково неустойчивые, завистливые и чрезмерные.

Со своей стороны, хотя Наполеон и скрывал или, по крайней мере, облекал в глубокую тайну свои окончательные намерения относительно условий раздела, он надеялся на успех от свиданий и ожидал от него громадных результатов. Точнее определяя свои будущие планы по мере того, как затруднения настоящего времени видимо устранялись с его пути, он назначил на сентябрь время для встречи, а на октябрь начало великих операций, которым предназначалось создать переворот в восточном мире от Дуная до Инда.

Он рассчитывал, что к этому времени на Иберийском полуострове все будет кончено; что Испания будет неразрывно связана с его системой; что, вместо причиняемых хлопот, она окажет ему содействие: “К тому времени Испания будет настолько организована, что благодаря этому, моя тулонская эскадра увеличится на несколько кораблей”.[453] Упорно оставаясь в роковом ослеплении, находя твердую опору своим заблуждениям в той легкости, с которой Бурбоны предались в его руки, он думал, что отречение обоих принцев отдало в его власть целое королевство, и, на самом деле, воображал, что, овладев подножием Пиренеев, завоевал всю Испанию. Наполеон думал, что самое большее, что придется сделать его войскам, – это справиться с какими-нибудь частичными единичными вспышками, с какими-нибудь восстаниями отдельных городов, вроде того, которое он некогда подавил на улицах Каира; что-нибудь вроде восстания горцев, с которыми легко справилась в Калабрии неаполитанская армия. Что же касается народной массы, – он не сомневался, что она подчинится ему и признает новое правление. Он уже считал этот результат как бы достигнутым и объявил о нем с высокомерным оптимизмом: “Общественное мнение в Испании, сообщал он Камбасересу, складывается согласно моему желанию”.[454] Он остается еще шесть недель в Байонне, устанавливает передачу власти в руки нового правительства, заставляет официальную Испанию воздать своему брату королевские почести, организует подобие народного представительства и председательствует при вступлении на престол нового короля; но уже немедленно после отъезда Карла IV в Компьен, а Фердинанда в Валенсию, он подготовляет предприятия будущего, вполне уверенный, что совсем покончил с испанскими делами. Испания занимает его уже менее, чем Восток.

Теперь он жаждет сведений о далеких странах Востока. Узнав, что в Мадриде у некоторых правительственных агентов сохраняются “в большом количестве карты и бумаги о путешествии по Египту, Африке и Малой Азии, предпринятом после 1803 г.”,[455] он приказывает отобрать все эти документы, в которых, конечно, найдутся полезные сведения; они должны составить его личную часть из испанской добычи. Он приказывает начертить подробную карту Египта; приказывает отпечатать ее, но не опубликовывать; он желает, чтобы она хранилась “под секретом”, как государственная тайна, чтобы можно было раздать ее во время необычайных событий”.[456] Вместе с тем, он предписывает снова взяться за дело, за бесчисленные приготовления на всех пунктах империи. Мы видим, как сквозь посылаемые из Байонны все более точные, ясные, содержательные приказы, выступает великий проект, начатый в январе и феврале, как яснее обрисовываются его линии и закрепляются контуры.

На суше все готово. Рекрутский набор 1809 г.[457] дал нашим армиям в Италии и Далмации подкрепление в 80000 человек; эти армии должны будут по первому сигналу напасть на Европейскую Турцию. Наиболее существенная часть предприятия, морская, поглощает преимущественно внимание императора. Он всякий день прибавляет к ней новые подробности. Он замышляет теперь вторжение в Индию и с моря совместно с крупными операциями, которые будут выполнены на суше. Он приказывает снарядить один флот в Лориенте, другой в Бресте;[458] они должны будут отправиться один за другим, первый флот, как авангард второго, и высадить в Индии 18000 человек в то время, когда франко-русская армия, разрушив сперва на своем пути Турцию, придет к Евфрату. Кроме двух экспедиций – сухопутной с Востока и морской с Запада Европы, – которые, выйдя из двух крайних пунктов нашей операционной линии, должны будут сойтись у одной общей цели, для главного нападения предназначается большая эскадра Средиземного моря, которая будет состоять из французских, русских, итальянских, испанских и португальских кораблей с моряками всех национальностей. Египет по-прежнему остается главной целью его желаний, так как между останками Порты император прежде всего и неуклонно стремится захватить именно его и живет надеждой присвоить его себе. Его желание обнаруживается не только в намеках и в некоторых словах, разбросанных в его переписке; оно проявляется и в длинных инструкциях, в которых тщательно указаны условия предприятия, количество потребных людей, продолжительность переездов и пункты остановок.