Впрочем, князьям не пришлось прибегнуть к оружию. Новая опасность со стороны Франции и турок заставила Карла быть сговорчивее, и летом 1532 года в Нюрнберге состоялось соглашение, по которому князья и города, принявшие уже аугсбургское исповедание, могли оставаться при нем впредь до решения религиозных споров собором или, по крайней мере, имперским сеймом, взамен чего они обещали оказать императору помощь против турок, уже подступавших к Вене. По заключении мира Карл снова уехал в Испанию, и опасность вооруженного столкновения враждебных партий на время была устранена.

Герб Лютера на оборотной стороне его сочинения “О войне против турок”

Глава VII. Интимная жизнь Лютера

В предыдущих главах мы видели Лютера в таких условиях, при которых могли проявиться лишь известные стороны его натуры. Мы видели перед собой главным образом реформатора, глубоко убежденного в своем божественном призвании бойца, отстаивающего свои идеи со всей неустрашимой отвагой и неутомимой энергией мощной, богато одаренной, но страстной, недисциплинированной, нетерпимой натуры. Конечно, в этой борьбе, в способе ведения ее, как и в самом характере германской реформации, должны были ярко сказаться и все основные черты характера реформатора. Тем не менее, наш портрет окажется слишком односторонним, если мы не дополним его теми штрихами, которые может дать только интимная жизнь человека. Поэтому нам остается последовать на короткое время за реформатором в его тесный домашний кружок, посмотреть на него в те немногие часы, которые он мог посвящать своей семье и друзьям и в течение которых он набирался новых сил для великого труда своей жизни. Мы пойдем еще дальше и постараемся заглянуть в его душу в те моменты, когда он оставался наедине с самим собой, со своей чуткой неумолимой совестью, требовавшей у него отчета в каждом сделанном им шаге. Особенного труда это не представит, так как реформатор со свойственной ему экспансивностью и искренностью посвящает нас в обширной переписке и в “Застольных речах” во все детали своей интимной жизни и даже в чисто богословских трудах то и дело переходит от строго логической аргументации к доказательствам, почерпнутым из личного опыта своей богатой впечатлениями и испытаниями жизни.

С 1529 года в переписке Лютера, отражающей все перипетии разыгрывавшейся вокруг него великой общественной драмы, появляется новый, чисто личный мотив – это радости и печали его семейной жизни.

Лютер, как известно, женился в самый разгар крестьянского восстания и притом совершенно неожиданно даже для самых близких друзей. Несмотря на свое высокое представление о браке как о состоянии, вне которого человек не может спастись, Лютер еще в ноябре 1524 года писал Спалатину, что совершенно не имеет намерения жениться. Тем большую сенсацию должна была произвести весть о его женитьбе, случившейся как раз в такое время, когда общественное мнение и без того было сильно возбуждено против него.

Что было мотивом этого внезапного решения – до сих пор остается не вполне выясненным. Сам Лютер дает на это разные объяснения: в одном месте он говорит, что решился на этот шаг по желанию родителей и чтобы прекратить дурные толки, распространившиеся про него и Катарину. В другом же письме он объясняет свою внезапную женитьбу тем, что, ожидая ежедневно смерти от ярости мятежников, хотел предварительно показать пример и опровергнуть клевету врагов, уверявших, будто бы у него не хватает смелости сделать то, что он так настойчиво рекомендует другим.

Сам выбор невесты является в известном смысле чисто случайным. Женщина, которая сделалась подругой жизни реформатора, знаменитая благодаря этому обстоятельству Катарина фон Бора, также была прежде монахиней. Когда в 1523 году благодаря проповеди реформатора и его последователей монахи и монахини сплошь и рядом стали нарушать свои обеты, Катарина фон Бора вместе с восемью подругами бежала из монастыря, куда ее отдали еще в детском возрасте, и искала убежища в Виттенберге. Лютер принял горячее участие в судьбе монахинь и всячески старался их пристроить. Когда он стал серьезно помышлять о женитьбе, то прежде всего остановил свое внимание на одной из этих монахинь – Еве фон Шенфельдт, но, видимо, его влечение к ней было мимолетным. Была у него на примете еще одна невеста, также из монахинь бюргерского сословия. Во всяком случае, о Катарине он, очевидно, не думал и даже сам сватал ее за доктора Глаца. Но девушка в разговоре с другом Лютера, Амсдорфом, выразила свое недовольство по поводу этого сватовства и тут же чистосердечно заявила, что охотнее всего вышла бы за него самого или Лютера. Вероятно, эти слова, доведенные до сведения реформатора, произвели на него впечатление. Он заинтересовался Катариной, и когда под влиянием родителей, которых он навестил в это время в Мансфельде, мысль о женитьбе у него окончательно созрела, он не стал откладывать дела в долгий ящик: 13 июня реформатор был повенчан проповедником Бугенгагеном в присутствии только немногих свидетелей, а 14 дней спустя назначил брачный пир, на который пригласил всех друзей – близких и дальних, и родителей. Опустевший Виттенбергский монастырь, в котором он жил до сих пор вдвоем с престарелым приором, теперь был навсегда отдан курфюрстом во владение новой четы.

Весть о женитьбе Лютера наделала много шуму. Толкам и пересудам не было конца. Не только противники издевались над браком бывшего монаха с бывшей монахиней, но и многие друзья неодобрительно покачивали головой, находя, что момент для такого рискованного шага выбран самый неподходящий; некоторым не нравился и сам выбор. Но Лютер не обращал внимания на эти толки и с вызывающей иронией писал по этому поводу Спалатину: “По милости своей женитьбы я теперь внушаю такое презрение, что, наверное, ангелы ликуют, а дьяволы плачут”.

Лютеру действительно не пришлось раскаяться в своем выборе: брак его оказался в высшей степени счастливым. Катарине было 26 лет. Если судить по портрету, нарисованному Лукой Кранахом, то она не была красавицей, но обладала открытой привлекательной типично немецкой наружностью; при этом отличалась и всеми добродетелями, свойственными немецкой женщине, – скромностью, домовитостью, трудолюбием. Правда, она обладала также и значительной дозой властолюбия, так что Лютер в шутку называл ее Herr Ketha или Dominus Ketha[5], но это не мешало ей, по свидетельству самого реформатора, быть любящей преданной женой, окружавшей мужа самым заботливым уходом и создавшей ему ту уютную атмосферу основанной на взаимном уважении и любви семейной жизни, которую он научился ценить еще в молодости, в доме Урсулы Котта. В своем доме, в обществе жены и детей, которых она ему подарила, Лютер как будто совершенно преображался; страстный неутомимый боец, потрясавший Европу своими революционными, колебавшими вековые устои речами, становился в кругу своих безобидным добродушным буржуа, находившим интерес во всех мелочах домашнего хозяйства, с наслаждением работавшим на токарном станке или копавшим грядки для дынь и огурцов в монастырском огороде. С детьми он умел быть настоящим ребенком – он смеялся, шутил с ними, участвовал в их играх и искренне восхищался их наивностью и доверчивостью. Из печального опыта собственного детства, как вредно действует на впечатлительную детскую душу чрезмерная строгость, и хотя он далеко не был слабым отцом, но всегда придерживался правила, что “рядом с розгой должно лежать яблоко”. Даже в Кобурге, несмотря на тяжкие заботы, внушаемые ему положением дел в Аугсбурге, он находил время сочинять сказки для своего первенца Ганса и писать жене теплые, полные добродушного юмора письма. Он величает ее “Виттенбергским светильником”, а сами письма надписывает: “Моему любезному господину, Catharina Lutherin, докторше, проповеднице в Виттенберге”. В письмах к друзьям он не может нахвалиться своей подругой жизни, говорит, что она “ему дороже французской короны, богатств Венеции”, что она редкое вместилище всех добродетелей, хотя подчас и подтрунивает над ее экономичностью или болтливостью. Вообще даже самая недоброжелательная критика не может набросить тени на образцовую семейную жизнь реформатора.