Иначе взглянули на дело в аристократической среде. Тогдашнему великосветскому обществу казалось просто невероятным, чтобы обходительный граф Гурьев, в блестящем салоне которого так щедро раздавались казенные деньги, был вдруг заменен каким-то резким в обращении, мало кому известным, угрюмым, далеко не светским человеком, о заслугах которого имели весьма смутное представление. Знали только, что он в свое время был бухгалтером в винной конторе какого-то откупщика, что он потом заведовал продовольственною частью в армии, что он вечно возился с разными поставщиками, проверял их счета, жил замкнутой жизнью, одевался небрежно и отвечал на любезности ворчливым брюзжанием или резкими выходками, прибегая к народным поговоркам и ужасно коверкая их своим немецким произношением. Лонгинов в своих письмах Воронцову упоминает о том, что назначение Канкрина министром финансов произвело какое-то ошеломляющее впечатление на русское общество, а Вигель передает, что все толковали тогда о неминуемой финансовой гибели России.

Но Россия не только не погибла, а, напротив, под управлением Канкрина начала быстро оправляться от финансовых своих невзгод. Как-то много лет спустя, когда Канкрин заменил ассигнационный бумажный рубль металлическим серебряным и потребовал от всех министерств составления смет на основании новой монетной единицы, блестящий генерал-адъютант, заведовавший делами одного из наших министерств, наделал в своей смете много крупных ошибок. При личном свидании Канкрин указал ему на эти ошибки. Последовал ответ:

– Немудрено, Егор Францевич, я никогда бухгалтером не был.

– А я, ваше превосходительство, – возразил Канкрин, – был в жизни всем: и писцом, и комиссионером, и казначеем, и бухгалтером; теперь же я состою министром финансов, но простаком я никогда не бывал.

Он действительно простаком никогда не был. Он был искусным счетчиком, никогда не ослабевающим в своей энергии тружеником, преданным своему делу администратором, с замечательной стойкостью и с редким уменьем отражавшим все покушения на казенное добро. На Гагаринской пристани, где он жил, будучи назначен министром финансов, закипела такая работа, какую в России не видели, может быть, со времен Петра Великого. Вот что рассказывает по этому поводу один из очевидцев, Н. Г. Устрялов:

Просители и служащие сменялись, но министр финансов был постоянно на своем посту. В течение семнадцати лет он работал, как свидетельствуют единодушно все лица, знавшие его, часов по пятнадцати в день, принимал ежедневно в известные часы посетителей, но и во время доклада, утром и вечером, часто осведомлялся, нет ли кого в приемной, и если получал утвердительный ответ, то немедленно выходил, умея отделаться от назойливого просителя едкой шуткой, помочь истинно нуждавшемуся или направить его куда следует. Положение в свете, родственные или другие отношения им никогда не принимались во внимание. Он прямо шел к делу и обладал удивительным даром оценивать людей и вникать в их слова. Он иногда подолгу беседовал с каким-нибудь мужиком и имел только два слова для высокопоставленных лиц. Даже жестокие приступы подагры не удерживали его от усиленного труда и приема посетителей. Он иногда принимал чиновников и даже дам в постели, лежа на огромной двуспальной кровати за ширмами, опираясь обеими руками на два громадных фолианта и выслушивал своих собеседниц внимательно и спокойно, несмотря на острую боль. Когда он был здоров, единственное его развлечение составляли прогулки пешком или верхом, затем после обеда в течение часа – беседа, преимущественно с учеными. Для семьи, которую он горячо любил, у него не хватало времени.

Так жил и работал Канкрин за все время своего управления министерством финансов. Результаты его деятельности оказались на первый раз блестящими. Чтобы дать о них понятие читателю, отметим только, что за первые двенадцать лет финансовой деятельности Канкрина военные расходы были, несмотря на три большие войны, понижены со 187 до 151 млн., только в последние годы этого периода деятельности Канкрина военные расходы опять повысились до 169 млн., но, тем не менее, они почти на 20 млн. были меньше, чем когда он вступил в управление делами. Это – факт почти беспримерный в истории наших финансов. Как известно, расходы на армию и флот почти всюду постоянно возрастают и притом весьма быстро. Канкрин же достиг их понижения, и нечего указывать на причину этого отрадного результата: она заключалась не только в твердости характера Канкрина, с замечательной энергией отражавшего все попытки повышения военного бюджета, но и в том обстоятельстве, что он сам был замечательным военным администратором. К нему нельзя было обращаться с простым требованием денег; он подвергал всякую статью расхода компетентному и глубокому анализу и с неопровержимыми данными в руках доказывал, что то или другое предположение военного министерства может быть осуществлено с затратой гораздо меньших сумм. Его критика военных расходов направлялась преимущественно на заготовление продовольствия для армии: он неумолимой рукой раскрывал все злоупотребления, хищения, и этим путем добился, что, несмотря на сокращение военного бюджета, уровень боевой готовности нашей армии нисколько не пострадал и она с успехом выдержала три войны, из которых одна была ведена с несомненным блеском. Как благотворно отражалось и в этом отношении влияние Канкрина, видно из того, что адрианопольский поход 1829 года и подавление польской революции в общем обошлись нам всего в 600 млн. ассигнациями, между тем как для ведения последней нашей турецкой войны нам, как я уже указывал, пришлось сделать долг в один миллиард 200 млн. руб. серебром.

Столь же успешны были результаты финансовой деятельности Канкрина и в других отношениях. Если он строго относился к военным расходам, то не менее энергично сокращал все излишние расходы и в своем собственном ведомстве. И тут мы наталкиваемся на факт весьма редкий в истории финансов. Путем различных сбережений и преимущественно пресечения разных хищений Канкрин сократил расходы по своему министерству на 24 млн., что по тогдашнему времени было суммою огромною. Таким образом, по двум министерствам он сделал в течение двенадцати лет сбережений более чем на 600 млн., то есть с лихвою покрыл расходы по трем большим войнам. Вместе с тем он с первого же года своего управления министерством уничтожил дефицит в нашем бюджете, принявший при Гурьеве размеры истинного финансового бедствия. Мало того, придерживаясь принципа, что истощенный народ, каким был тогда русский, ни в каком случае не должен подвергаться более тяжелому податному бремени, Канкрин строго избегал повышения налогов, особенно подушной подати и налога на соль, и, тем не менее, он добился увеличения государственных доходов на 31 млн. без всякого нового отягощения народа, – путем естественного роста благосостояния страны и податной ее силы. Горные доходы (Канкрин, как известно, деятельно заботился о развитии горного дела в России) возросли с 8 до 19 млн.; таможенные же доходы – с 30 до 81 с половиной млн.

Это возрастание таможенных доходов наводит нас на рассмотрение Другой стороны деятельности Канкрина. Собственно, высокий покровительственный тариф был установлен еще до Канкрина в 1822 году. Но не подлежит никакому сомнению, что Канкрин, хотя и не находился тогда у дел, сильно повлиял, как в государственном совете, так и иными путями, на отречение нашего правительства от установленной в 1819 году более либеральной торговой политики. В то время появилась записка, в которой эта система подвергалась беспощадной критике, и сам Канкрин признает, что он в качестве министра финансов старался только развить и дополнить начала, положенные в основание этой записки. Трудно сомневаться, что автором ее был сам Канкрин и что вообще высокий тариф 1822 года является делом по преимуществу рук Канкрина. Следовательно, и ответственность за этот тариф должна быть возложена на него.