Громадная, незаменимая потеря для нашей педагогической литературы, для всего учебно-воспитательного дела, что Ушинскому не удалось кончить остальных отделов третьего года “Родного слова”. Тем не менее, выпущенными им частями “Родного слова” он оказал неоцененную услугу всему делу школьного и домашнего начального образования. Он первый у нас, в России, истолковал эту сложную, труднейшую отрасль обучения, в деталях разъяснил ее от азбуки до сознательной грамотности. Он создал разумную русскую начальную школу, разумное первоначальное обучение – воспитывающее, образующее, облагораживающее ум и чувство, вызывающее учащегося к самообразованию, самоусовершенствованию.
Это – такая великая заслуга перед отечеством, что, если бы Ушинский не прибавил более ни одной строки к своему “Родному слову”, – одного этого труда было бы совершенно достаточно, чтобы обессмертить его имя как одного из талантливейших и просвещеннейших в мире педагогов. Он изъял дело начального обучения и воспитания из произвольных усмотрений господ педагогов, водрузил его на философские устои и привил ему строго индуктивный метод как единственно возможный и безусловно обязательный на этой ступени образования.
Но Ушинский еще более обессмертил и прославил себя другим обширным, капитальным трудом: “Человек – как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии”.
Одну из главных задач заграничной его командировки составляло поручение от IV Отделения составить руководство по педагогике. Поручение это как нельзя более отвечало давним желаниям самого Ушинского и совпадало с общим направлением и характером научно-педагогической его деятельности, посвященной разработке основных принципов и руководящих начал в деле обучения и воспитания.
В течение пятилетнего пребывания за границей подготовка к составлению “Педагогической антропологии” преобладала над всеми другими его занятиями. Совершенно своеобразно и очень умно отнесся Ушинский к возложенному на него поручению – написать обстоятельный курс педагогики. Он совершенно отрицал пользу руководств по педагогике, в смысле голого свода известных правил, без указания их оснований, без уяснения вообще человеческой природы. Это – простая педагогическая рецептура, какую мы видим в иностранных педагогиках, особенно же в немецких, – не слишком понятна и мало приложима к делу; она открывает широкий простор ошибкам и произволу каждого, соответственно степени личного неведения, заблуждениям в отношении требований и свойств природы учащегося, воспитываемого юношества. Смотря на педагогику именно как на искусство, которому можно выучиться только на практике, Ушинский применял к ней то же требование, как и во врачебном деле. Как невозможно быть хорошим врачом, изучив лишь какие бы то ни было полные и совершенные лечебники, но без должных познаний по анатомии и физиологии человека, точно так же невозможно быть и сознательным педагогом, не имея ясного понятия о физической и духовной природе человека, насколько она исследована, объяснена современной наукой.
Значит, требуется прежде всего не руководство по педагогике, в смысле учебника, собрания правил и положений, а такая книга, которая помогала бы уяснению свойств человеческой природы. Это тем более необходимо по условиям русской педагогической деятельности, ввиду необычайной скудости в нашей образованной среде познаний о физической и духовной природе человека, особенно же – философских сведений и общедоступных книг по этой части. Поэтому Ушинский и задался целью написать как можно общедоступнее специальную антропологическую книгу, которая бы заключала в себе систематическое собрание всех необходимых сведений о природе человека вообще. Для этого, конечно, необходимо было перечитать всех величайших мыслителей и естествоиспытателей, от Аристотеля до Канта, Дарвина и Шопенгауэра, и затем уже сделать из них соответствующие выборки, чтобы получить одно связное целое о том, что добыто наукою в течение длинного ряда веков о человеческой природе.
На эту подготовительную работу ушло пятилетнее пребывание Ушинского за границей. Перечитывая массу сочинений великих ученых, древних и новых, он делал из них выписки на особых листах. Таким образом, за пятилетие у него образовался целый багаж сырого материала, с которым он и явился в Петербург в 1867 году, чтобы окончательно обработать его, свести в одно целое, связать одной общею идеей. Так как общий план работы давно уже был готов, то и выполнение его не заставило себя долго ждать. В конце 1867 года он выпустил в свет первый том своей книги – “Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии”, а в 1869-м – и 2-й том.
Так появилось двухтомное сочинение Ушинского, представляющее обширную и единственную в мировой педагогической литературе популярную антропологическую энциклопедию. Этот драгоценный вклад в нашу научную литературу имеет незаменимое значение не только для педагога, но и для всякого образованного человека, сколько-нибудь интересующегося свойствами духовной и физической природы человека.
Кроме двух томов “Педагогической антропологии”, Ушинский имел в виду написать еще и третий том, посвященный приложению теоретических оснований воспитания и обучения, изложенных в двух первых томах, к педагогической практике. К величайшему сожалению, этот труд остался неоконченным. Но, тем не менее, сохранились черновые рукописные наброски его, сохранился даже весь конспект полного (трехтомного) сочинения “Педагогической антропологии”, как оно было задумано и подготовлено вчерне его автором. Все это находится в распоряжении г-жи Ушинской, вдовы покойного, но, к сожалению, до сих пор еще не опубликовано.
В печати (в брошюре г-на А. Фролкова) опубликована лишь программа третьего тома “Педагогической антропологии”. Эту, практическую, часть труда предполагалось посвятить “психическим явлениям высшего порядка, или явлениям духовным”. Считая отличительным признаком этих явлений самосознание или разумность в качестве общего корня всех духовных, чисто человеческих, проявлений, Ушинский подразделяет их на следующие виды: дар слова, чувство художественное, чувство нравственное, чувство религиозное. Развитие в ребенке каждого из этих “видов”, т. е. приведение каждого из них в состояние полного, ясного самосознания, и должно составлять задачу воспитания, в целом же – они должны дать воспитание человека.
Этот вид воспитания, конечно, не имеет ничего общего с выпуском в жизнь просто офицеров, инженеров, сельских хозяев, учителей и прочих, и прочих. В каждом из них чувствуется в большей или меньшей степени специалист, но слишком мало “человека”. Между тем должно быть наоборот: воспитание должно образовать, оформить прежде всего “человека”, – и потом уже из него, как из личности развитой, нравственной, непременно выработается и соответствующий специалист, любящий избранное им дело, преданный ему, тщательно изучающий его и потому способный приносить наибольшую пользу в избранной им сфере деятельности, соответственно размерам своих природных дарований.
Такого именно воспитания и добивался Ушинский во всем, что вышло из-под его пера теоретического, а равно – и в своей педагогической практике. Особенно же большую услугу оказал он в этом отношении своим последним трудом – “Человек как предмет воспитания”, разъяснив в нем основы, условия и требования истинно человечного и человеческого воспитания, так чтобы не калечилась, не извращалась человеческая природа, а наоборот – получала бы наибольшее развитие, соответственно индивидуальным особенностям каждого.
Если России суждено когда-нибудь дождаться университетской кафедры по педагогике, то книга Ушинского “Человек как предмет воспитания”, считая в том числе и конспект третьего ее тома, является готовою программой для такой кафедры. За отсутствием же последней “Педагогическая антропология” Ушинского представляет собою единственную сокровищницу и руководительницу для всех не желающих ощупью бродить в сложном, трудном и крайне ответственном деле воспитания и обучения.