В приведенном отрывке выражен вполне исторический взгляд на великого человека, примиряющий крайние воззрения, несогласный с теми, для кого история есть исключительно дело героев, и с теми, кто отрицает всякое значение отдельной личности и влияние ее на общий ход событий.

Признавая блага цивилизации и необходимость прогресса, Соловьев, естественно, не мог согласиться с теми, кто восхвалял старинные порядки и призывал общество не к дальнейшему развитию, а к возвращению назад. Он восставал против наделавшей у нас много шума книги известного немецкого писателя Риля, который советовал своим соотечественникам вернуться к первобытной жизни, восхищался цельностью и глубокомыслием[1] древнегерманского начала, еще не подвергшегося влиянию христианства, и видел в крестьянах верных хранителей старины.

Восставая против германофильства, Соловьев не мог сочувствовать славянофильству, в котором видел точно такое же противодействие прогрессу. Единственная его полемическая статья под заглавием “Шлецер и антиисторическое направление” написана с целью доказать ненаучность исторических взглядов славянофилов (в “Русском вестнике”, 1857, № 8). По мнению Соловьева, русский народ – прежде всего народ европейский.

“Мы – европейцы, и ничто европейское не может быть нам чуждо… Русский народ, как народ славянский, принадлежит к тому же великому арийскому племени – племени-любимцу истории, как и другие европейские народы, древние и новые, и, подобно им, имеет наследственную способность к сильному историческому развитию”.

Русские люди древнего допетровского времени не были варварами. Варварский народ тот, который сдружился с недостатками своего общественного устройства, не может понять их, не хочет слышать ни о чем лучшем; напротив, народ никак не может называться варварским, если он при самом неудовлетворительном общественном состоянии сознает эту неудовлетворительность и стремится добиться порядка лучшего. Предки наши никогда не утрачивали европейско-христианского образа, всегда были борцами за цивилизацию. Допуская, что русский народ развивался, как все европейские народы, нельзя признавать научными мнения славянофилов, будто древнее русское общество выше нового, будто существовало какое-то самобытное русское просвещение, от которого мы отказались в новое время, и вследствие заимствованного нами чуждого нам европейского образования явилось неуважение к святости правды, будто петровская реформа совершилась насильственно, Петр совратил народ с настоящего пути, будто мы должны чуждаться Европы, храня свою самобытность; это равносильно отрицанию науки и просвещения, это – протест против прогресса. На это Соловьев возражал:

“Нас упрекнут в повторении вещей всем известных, если мы скажем, что назначение человека – жить в обществе, что только в обществе себе подобных при постоянном и беспрепятственном размене мыслей и плодов своей деятельности, при разделении занятий, при взаимном вспомоществовании может он развивать свои способности, извлекать из них всевозможное для себя и для других добро. Но что справедливо в отношении к одному человеку, то справедливо и в отношении к целому народу, который также может развиваться и совершенствовать свой быт и в нравственном, и в материальном отношении только в обществе других народов. Что мы замечаем в народе, который живет особняком? Необходимо застой, ибо только разнообразное, новое, противоположное оживляет мысль и деятельность народа; однообразие форм, господствующее в народе, который живет особняком, необходимо усыпляет мысль и заставляет смотреть человека и целый народ на это постоянство форм как на нечто необходимовечное, носящее в самом себе условие самостоятельности и вечности, – одним словом, как на нечто божественное. У народов языческих это ведет прямо к обоготворению форм и отношений, постоянно существующих, освященных этим постоянством, долговременностью; но и народы христианские, если долго живут особняком, не освобождаются от суеверного поклонения формам, обряду, букве, чему ясным доказательством служит русское раскольничество, естественный и необходимый плод особной жизни народа. Итак, если человек для полноты своего человеческого развития должен жить в обществе себе подобных, если народ для полноты своего народного развития должен жить в обществе других народов, то вопрос решен о значении петровской эпохи – эпохи преобразования, вопрос решен об отношениях древней России к новой. Древнее русское общество, несмотря на величие подвигов, совершенных им в деле внешнего государственного созидания, в преодолении препятствий, этому созиданию противопоставленных, не могло двигаться далее на пути нравственных и материальных улучшений, не вступив в семью европейско-христианских народов, да и по характеру своему не могло не вступить в эту семью при первой возможности. Следствия особной жизни так явны в нашей древней истории, что о них не нужно много распространяться: бессознательное, суеверное подчинение обычаю, обряду, форме, букве, ослабление веры в дух, который живет, слишком явны” (“Шлецер и антиисторическое направление”, с. 461–464).

Соловьев доказывал славянофилам, что их взгляд на Петра Великого так же ненаучен, как и другое старинное заблуждение, будто Петр привел Россию от небытия к бытию.

“Люди, которые обнаружили несочувствие к делу Петра, вместо противодействия крайности приведенного взгляда перегнули дугу в противоположную сторону; крайности сошлись, и опять надобно было проститься с историей. Россия по новому взгляду не только не находилась в небытии до Петра, но наслаждалась бытием правильным и высоким, все было хорошо, нравственно, чисто и свято; но вот явился Петр, который нарушил правильное течение русской жизни, уничтожил ее свободный, народный строй, попрал народные нравы и обычаи, произвел рознь между высшими и низшими слоями народонаселения, заразил общество иноземными обычаями, устроил государство по чужому образу и подобию, заставил русских людей потерять сознание о своем, о своей народности. Опять божество, опять сверхъестественная сила, опять исчезает история народа, развивающаяся сама из себя по известным законам, при влиянии особенных условий, которые отличают жизнь одного народа от жизни другого” (“Сочинения”, с. 91).

В развитии народов Соловьев придавал большое значение духовному началу и в материализме, часто господствующем в обществе, видел причину, приводящую к старческому бессилию и смерти.

“Материализм, – говорит он, – и неизбежная притом односторонность, узкость, мелкость взгляда наводнили общество: удовлетворение физических потребностей становится на первом плане, человек перестает верить в свое духовное начало, в его вечность, перестает верить в свое собственное достоинство, в святость и неприкосновенность того, что лежит в основе его человечности, его человеческой, т. е. общественной жизни, является стремление сблизить человека с животным, породниться с ним; печной горшок становится дороже бельведерского кумира, удобство, нежащее тело, предпочтительнее красоты, возвышающей дух; при таком направлении живое искусство исчезает, заменяется мертвой археологией; вместо стремления поднять меньшую братию является стремление унизить всех до меньшой братии, уравнять всех, поставив на низшую ступень человеческого развития; а между тем стремление выйти из тяжкого положения, выйти из мира, источенного дотла червем сомнения и потому рассыпающегося прахом, стремление найти что-нибудь твердое, к чему бы можно было прикрепиться, т. е. потребность веры, не исчезает, и подле неверия видим опять суеверие, но не поэтическое суеверие народной юности, а печальное, сухое, старческое суеверие”. Человек не может жить одним разумом, и религия является для него необходимостью. “Религиозное чувство утверждается на неверии, на неверии в средства человека, в средства его разума, неверии, основанном на ежедневном и вековом, вечном опыте; религиозный человек есть человек положительный, который не может стоять на колеблющейся, изменяющейся почве, который не может успокоиться на вере в бесконечный прогресс, потому что в основании ее видит одно предположение постоянно выгодных условий для явления, – предположение произвольное, не утвержденное на точных наблюдениях. Человек нерелигиозный не верит в так называемые сверхъестественные явления, необходимые для положительной религии, требующей непосредственного участия Божества в ее установлении; он верит в средства разума человеческого”. Христианство вполне успокаивает религиозного человека, потому что ставит наивысшее основание нравственности – любовь, основание незыблемое, вечное при всевозможных изменениях отношений между людьми, при всевозможных изменениях политических форм, на всевозможных ступенях цивилизации” (“Сочинения”, с. 435, 443).