Эти самостоятельные исследования не мешали ему следить за успехами других наук. Здесь, в Нормандии, он познакомился с системой Жюсье, сразу понял ее значение и усердно рекомендовал Пфаффу заняться ею, если только он хочет иметь действительные успехи в ботанике.
Здесь же прочел он «Traité de Chimie»[5] Лавуазье, по поводу которого вступил в спор с Пфаффом, защищавшим немецких химиков. Приведем одну фразу из этого спора, характеризующую широту воззрений Кювье: «Каким ты мне кажешься маленьким, когда нападаешь на опыты только потому, что они сделаны французами! Разве природа изменяется вместе с правительствами, что ты делишь химию на немецкую, французскую, английскую и прочие? Помни, любезный друг, что истинный философ берет истину везде, где она может, где она хочет проявиться». (18 февраля 1790 г.)
Геология также занимала Кювье; в одном из его писем мы находим изложение системы Делюка, тогдашней знаменитости, с очень меткими критическими замечаниями.
Находка нескольких ископаемых раковин внушила ему мысль изучить эту погибшую фауну и сравнить ее с современной, – мысль, исполненную впоследствии в «Recherches sur les ossements fossiles».[6]
Недостатки искусственной системы, основанной на изучении наружных признаков, уже с самого начала занятий были для него ясны. Так, он пишет Пфаффу 17 ноября 1788 года: «Легкость этой работы (то есть составления искусственных систем), не требующей никакого гения, – причина, почему с Рэя и Баугина можно насчитать до сотни делателей систем, вследствие чего настоящая наука осталась в пренебрежении. Я не хочу сказать, что системы совершенно бесполезны: это словари естественной истории, но когда же заговорят о языке? Система – просто средство, а не цель».
«Со времени смерти Линнея, – пишет он Гартману, – естественная история лишилась законодателя. Каждый следует своему капризу, и, если эта анархия будет продолжаться, наука скоро превратится в лабиринт, из которого и не выберешься». (18 ноября 1790 г.)
«В растительном царстве, – читаем мы в другом письме тому же Гартману, – различные классы признаков были изучены лучше и степень их важности для естественной классификации определена точнее, чем у животных. Так, убедились, что прорастание является главным признаком, а оплодотворение – подчиненным. Первое дало возможность установить естественные классы, второе – порядки и роды».
«Вся организация животного находится в необходимой гармонии с его образом жизни. Пища и способ ее добывания – главные обстоятельства в животной жизни. Жевательные органы должны находиться в известном отношении с пищей, следовательно, со всем образом жизни, следовательно, со всей организацией».
В этом отрывке мы уже находим в довольно ясной форме основные, капитальные идеи – о подчиненности признаков и соотношении органов, развитие и применение которых легло в основу реформ Кювье в области палеонтологии и. систематики.
В этих исследованиях Кювье является уже тем строгим, точным ученым, каким мы его видим в «Лекциях сравнительной анатомии», «Животном царстве» и прочих трудах. Будущий противник Жоффруа, ненавистник туманных гипотез и всяких, если можно так выразиться, поэтических вольностей в области естествознания, проглядывает в каждой строке его писем. Так, он говорит по поводу Бюффона: «В статьях общего характера он слишком увлекается воображением и вместо того, чтобы изучить свой предмет с философским хладнокровием, нагромождает гипотезы, которые, в конце концов, не приводят ни к чему ни его самого, ни читателя».
«Необходимая вещь для каждой науки – изучать все досконально. Я бы желал, чтоб доказанное опытом строго отделялось от гипотез».
Излагая систему Лавуазье, он прибавляет: «Советую тебе купить эту книгу; я уверен, что она очень понравится тебе, так как в ней нет гипотез и туманных разглагольствований».
По поводу вопроса о происхождении животного мира он выражается еще определеннее: «Не стану пускаться в темную метафизику, которою ты заканчиваешь свой трактат; я уже давно стараюсь, не прибегая к ней, составить себе понятие о пластических силах природы. Метафизика в особенности вредна, когда по методу Платона облекается в поэтические метафоры. Я думаю, я вижу, что водяные животные созданы для воды, а остальные – для воздуха. Но чтобы они были корнями, или ветвями, или вообще частями одного ствола – этого, повторяю, я не могу понять. Ты скажешь: Odi profanum vu gus et arceo, – что касается меня, то я не забираюсь так высоко, чтобы рассматривать земные существа; мой путь длиннее, зато, быть может, вернее приведет меня к цели, тогда как вам Солнце сожжет крылья».
Таким образом, Кювье вышел уже созревшим из своего уединения. Здесь сложились его общие политические и научные воззрения, здесь зародились его важнейшие идеи, здесь, наконец, были намечены, а частью – для сравнительной анатомии и естественной системы животных – и выполнены его величайшие труды.
Из ученых, с которыми Кювье имел связь, наибольшее значение имел для него Кильмейер. «Он был моим первым учителем в этой области (т. е. сравнительной анатомии),– говорит Кювье, – и вполне заслуживает мою признательность». Философские воззрения Кильмейера – близкие к учению натурфилософов – находили, правда, в лице Кювье противника; но он был в то же время строгим методическим исследователем, и в этом отношении оказал влияние на своего ученика и друга. Пфафф даже считает возможным, что Кювье из сочинений Кильмейера почерпнул мысль проследить каждый отдельный орган в его постепенном изменении от семейства к семейству, от отряда к отряду, – мысль, легшую в основание «Лекций сравнительной анатомии».
Но та же мысль является уже в достаточно ясной форме у Вик д'Азира, у Гёнтера и, если хотите, еще раньше – у Аристотеля. Вообще заслуга великого ученого заключается не в том, что он первым высказал ту или другую мысль, а в том, что он сумел приложить ее к действительности, показать, как она проявляется в мире явлений.
Вряд ли найдется ученый, который бы не имел предшественников, высказывавших в более или менее ясной форме его основные идеи. Идея естественного подбора уже ясно высказана Патриком Мэтью за 28 лет до книги Дарвина; попытки объяснить историю земли силами, действующими в настоящее время, мы встречаем задолго до Лайеля; греческие философы за 2000 лет до Лавуазье высказали идею сохранения материи; намеки на периодическую систему элементов мы находим у некоторых химиков раньше Менделеева, и так далее – тем не менее, переворот в науке произвели труды Дарвина, Лайеля, Лавуазье, Менделеева, а не их предшественников.
Это – общее явление, которое, как увидим ниже, повторилось и с Кювье.
Остальные товарищи Кювье – Пфафф, Маршалл, Гартман, Аутенрит и другие – при всей их даровитости были звездами слишком малой величины, чтобы прибавить хоть один луч такому солнцу науки.
Что касается признанных светил тогдашней науки, то Кювье имел мало контактов с ними. В 1792 году он переписывался с Ласепедом и послал ему новый вид ската, которому тот дал название в честь Кювье. В том же году он поместил три небольшие работы в «Journal d'Histoire Naturelle». Но вообще эти контакты имели случайный характер, касались мелких фактов, и будущий законодатель науки оставался пока неизвестен ученому миру.
Случай вывел его из этой неизвестности.
В 1794 году он познакомился с Тесье, академиком, известным своими статьями по сельскому хозяйству. Знакомство произошло при следующих обстоятельствах. В то время по всей Франции были организованы местные общества для обсуждения и устройства политических дел, служившие большей частью орудием в руках террористов. Такое же общество должно было образоваться и в Фекампе. Политичный Кювье, предвидя печальные результаты для местных землевладельцев, посоветовал последним взять дело в свои руки и самим организовать общество. Мудрый совет был одобрен, общество устроилось, Кювье был назначен секретарем; но вместо того, чтобы обсуждать, кого следует вешать, а кому рубить голову, на собраниях толковали о мирных земледельческих вопросах… В одном из заседаний присутствовал и Тесье, скрывавшийся от революционного правительства. Он был аббат, а за такое преступление в то время грозила гильотина… Уклоняясь от этой неприятности, Тесье под вымышленной фамилией скрылся из Парижа. В Нормандии ему удалось найти место старшего врача в военном госпитале. Явившись в заседание общества, он принял участие в дебатах, и по его речам Кювье узнал автора статей в «Dictionnaire de l'Encyclopèdie méthodique».[7]