Большая часть сочинений Аристотеля, относящихся к математике, потеряна, а в том, что до нас дошло, заслуживают особенного внимания его мысли о бесконечности. Нет сомнения, что Аристотелю известно было все то, что думал о математике Платон.

Уэвель, вообще не особенно благосклонный к Аристотелю, говорит, однако: «Наши новейшие так называемые натурфилософы хотели также пересадить на свое поле ту строгость, которая отличает математику. Но они взялись за это очень неловко, придерживаясь только внешних форм этой науки. Они думали при этом, что сделали нечто новое, до тех пор неиспробованное. Но Аристотель предупредил их за две тысячи лет, только совершенно иным путем, так как он именно старался и в свои философские исследования ввести ту строгую последовательность выводов, которой гордится математика».

Действительно, в сочинениях Аристотеля заметно глубокое знакомство с математическим методом, который философ прилагает иногда там, где он и некстати. Его стремления выводить естественные законы как следствия из соответствующих им понятий служат доказательством справедливости наших слов. Математика, как известно, играла важную роль в философской школе Платона, и нельзя допустить, чтобы тот, кого Платон называл душой своей школы, не был бы в совершенстве знаком с тем, что по крайней мере знал сам Платон. Если мы в этом отношении находим у Аристотеля весьма немногое, то это объясняется только тем, что его сочинения, относящиеся к математике, потеряны вместе со многими другими.

Глава IV

Приступая к оценке учения Аристотеля о человеке, мы будем иметь в виду следующее правило: нужно уметь отделять при обсуждении философских учений неизменное содержимое от временной формы. Не следует ни отбрасывать как простые хитросплетения, ни почитать за вечные истины системы, которые имели в свое время глубокое влияние на умы, а теперь принадлежат истории. Временные леса рухнули, но живучие идеи продолжают существовать. Итак, самое главное – отличить живучие идеи от временных лесов. Это замечание главным образом относится к «Этике» и «Политике» Аристотеля, где особенно много и первых, и вторых. Эти два сочинения представляют для нас особую важность потому, что в них светится душа Аристотеля. Вундт в своем научном трактате по этике говорит, что исследование Аристотеля о чувстве дружбы написано с редко у него встречающейся теплотой и отличается какой-то особенной жизненной правдой; Стагирит горячо высказывает желание нравственного общения, как составляющего само по себе высочайшее благо. Он называет нравственною только дружбу между равными людьми и также считает ее могущественным средством для укрепления нравственности отдельных лиц. Сочинение, в котором автор высказывает такие задушевные мысли, имеет огромное значение для уяснения его личности; поэтому мы намерены им заняться более, чем всеми другими. Но прежде чем посвятить ему все свое внимание, мы займемся рассмотрением других сочинений Аристотеля о человеке.

Учение Аристотеля о душе составляет как бы переход от органической природы вообще к венцу ее – к человеку. Мы говорили уже о том, что разумел Аристотель под именем души. Многие пытались доказать, и небезуспешно, что Аристотель в своем учении о душе собрал все ценное в этом отношении у своих предшественников, присоединив к этому и собственные исследования и размышления. Но в некоторых отношениях учение Платона отличается большей полнотой, особенно в тех вопросах, где проявляется самонаблюдение, способность, которая была больше развита у Платона, чем у Аристотеля. Таким образом, Платон в «Федре», «Филебе» и в других диалогах представил довольно подробный анализ душевных волнений и страстей, которых едва касается Аристотель в своем трактате «О душе». У Платона, в делении души по видам, вид страстный поставлен отдельным видом души, отличным в своих проявлениях от других видов. Аристотель же, говоря о склонностях-аппетитах, отождествляет желающий и страстный виды души. Во всем же, что относится к наблюдению других, Аристотель стоит выше Платона.

Законы ассоциации идей были также отчасти известны древним мыслителям, особенно Платону и Аристотелю. Аристотель упоминает о некоторых из них в статье о воспоминании.

Мы уже говорили, что Аристотель утверждает, что душа относится к телу, как форма к материи. Но вместе со всем этим он допускал существование разума, называя его формою форм. Относительно этого разума душа представляет материю. Душа принадлежит не только человеку: каждое органическое существо одарено жизненною силою, или душою, в которой заключается внутренняя причина и конечная цель всякого органического движения или развития. На этом основании Аристотель допускает, что степень телесного совершенства зависит от жизненной силы, или души, а не наоборот, как это утверждали некоторые из прежних греческих мыслителей. Степеней души, обусловливающих известные степени совершенства в развитии органической природы, Аристотель различает три, а именно: душу растительную, животную и разумную, или человеческую.

Предмет антропологии есть человек как высшая степень в развитии органической жизни. Остальная природа служит как бы приготовлением к появлению человека: все назначение ее – в человеке. Это, по мнению Аристотеля, доказывается тем, что все в природе служит человеку.

Физиологическая часть учения Аристотеля состоит в простом описании процессов человеческой жизни без всякой предвзятой философской идеи. Учение Аристотеля о человеческой разумной душе состоит из ценных наблюдений психологического характера. Он первый положил основание опытному изучению души в связи с телом и в то же время рассматривал ее как микрокосм, в котором отражается весь мир. В этом учении Аристотель является неустанным и проницательным наблюдателем; что же касается его объяснений, то они так же слабы, как приведенное нами доказательство, что человек есть цель природы.

И что же уцелело от всего этого? Наблюдения, факты; объяснения же, как леса, рушились с течением времени.

Вундт говорит, что несходство Платона с его великим учеником ищут обыкновенно на почве философии, между тем как их главное различие в этике. Вопрос, к которому сводятся все суждения Аристотеля в области этики, заключается не в том, какое значение имеет добро само по себе, как у Платона, а в том, чем оно является для человека в условиях нашей обыденной земной жизни. Для того чтобы ответить себе на этот вопрос, он изучал жизнь человеческую со всех сторон, во всех ее разнообразных проявлениях. Он заметил, что всего полезнее оказываются для самого человека и для других людей поступки, в которых проявляется знание меры, уменье выбрать среднее между двумя крайностями. Он возвел это знание меры в главный принцип нравственности. Это приводило в негодование многих философов, которые возмущались мещанской моралью, проповедующей золотую середину. Мы же умышленно употребили выражение знание меры вместо умеренность, потому что оно лучше передает мысль Аристотеля со всеми ее оттенками. Если я пью и, заметив, что жажда моя утолена, перестаю пить, это значит – я знаю меру; если же я перестаю пить, несмотря на то, что хочу еще, то это значит – я себя умеряю. Нравственность, основанная на знании меры, является вполне естественной, служащей сохранению и процветанию наших сил, умеренность же – легкая форма аскетизма, к которому не склонен был Стагирит, всегда бравший под свою защиту природу человека. Аристотель признает и ясно высказывает, что человек по природе существо общественное, что общественные инстинкты, создающие семьи, товарищества, классы и национальности, составляя одну из наиболее выдающихся особенностей сложной человеческой природы, постоянно обладают достаточною и более чем достаточною силою; они бьют ключом подобно горным потокам, из которых при умении всегда можно извлечь пользу; их также можно сравнить с чрезмерной растительностью богатой почвы, которая не требует удобрения, а нуждается в мудром хозяйстве. Аристотель безусловно верит в природу человека. В своей «Никомаховой этике» он посвящает целые две книги тому, что он называет φιλιã. Это слово обыкновенно переводят «дружба», но в «Никомаховой этике» оно употребляется в более широком значении и обнимает собою все виды симпатий и склонностей людей друг к другу. Эта часть этики, как справедливо замечает Грант, обработана с необыкновенной внимательностью и глубиной и написана с совершенным знанием движущих сил нравственной жизни. Главною силой является любовь к совершенству. Жить как надлежит истинному человеку – идеал Аристотеля. Он как бы говорит: я хочу делать все, что наиболее прилично человеку; кто вздумает делать меньше, тот не человек. В то же время он не проповедует аскетизма, не дает человеку трудных, неразрешимых задач сверхъестественной нравственности, но учит высоко держать голову и предпочитать смерть низкому поступку. Такая нравственность совершенно соответствует изречению Соломона: не будь ни чрезмерно праведен, ни чрезмерно мудр, если не хочешь губить себя. Не будь чрезмерно нечестив и сумасброден, если не хочешь умереть преждевременно. То же говорит и Шекспир, великий знаток человеческого сердца: «Сладчайший мед смертелен по самой своей сладости и расстраивает аппетит. Поэтому любите умеренно; так любит продолжительная любовь. Слишком быстрый приезжает так же поздно, как и очень медленный». ·