— Уау! — взвыла девушка, обходя вокруг Роджера с вытаращенными глазами. — Роджер, ты просто ужасен! — Она улыбнулась, но улыбка получилась какой-то кривобокой. — Моя мама всегда говорила, что мужчины в килтах неотразимы. Думаю, она была совершенно права.

Он заметил, как она нервно сглотнула, и ему захотелось обнять ее, чтобы обрести мужество, но она уже отвернулась, показывая на множество столиков под тентами.

— Ты не голоден? Я туда заглянула, пока ты переодевался. Мы можем выбирать между осьминогом, зажаренным на вертеле, рыбой в кукурузных лепешках, польскими сосисками…

Роджер взял ее за руку и развернул лицом к себе.

— Эй, — мягко произнес он, — извини. Я бы не стал тебя приглашать, если бы мне вообще пришло в голову, что для тебя это окажется таким потрясением.

— Нет, все в порядке, — Брианна снова улыбнулась, на этот раз более удачно. — Это… я очень рада, что ты меня пригласил.

— Правда?

— Правда. В самом деле. Это… — Она беспомощным жестом обвела яркие волны клетчатых пледов, пожала плечами, как бы немного недоумевая по поводу шума и пестроты красок. — Это так… по-шотландски!

Ему захотелось рассмеяться от ее слов; ничто не могло быть менее шотландским, нежели это дешевое карнавальное сборище туристов, чем эта наглая торговля наполовину забытыми, наполовину фальшивыми традициями.

И в то же время Брианна была права, кое-что здесь действительно принадлежало Шотландии; это была демонстрация древнего шотландского таланта выжить в любых условиях, способности приспособиться к чему угодно, да еще и получить от этого прибыль.

Роджер обнял девушку, притянул к себе. Ее волосы пахли свежестью, как молодая трава, и он ощущал сквозь белую футболку горячее биение ее сердца.

— Ты ведь тоже шотландка, и ты это знаешь, — прошептал он ей на ухо и убрал руку с ее плеча.

Глаза Брианны сверкнули каким-то непонятным ему чувством.

— Думаю, ты прав, — кивнула она, и опять улыбнулась, теперь уже по-настоящему. — Но это не значит, что я должна есть телячьи рубцы с потрохами, верно? Я вон там видела их, и что-то мне кажется, я бы лучше попробовала осьминога на вертеле.

Ему показалось, что она шутит, но Брианна не шутила. На этом курорте главным источником дохода, похоже, были «национальные блюда», как объяснил им один из бродивших вокруг торговцев с лотками.

— Поляки танцуют с полячками, шведы резвятся, как хотят… Иисус, да тут одних часов с кукушками, должно быть, десять миллионов! Испанцы, итальянцы, японский фестиваль цветущей вишни… да вы просто не поверите! — Продавец недоуменно покачал головой, подавая им две бумажные тарелки с гамбургерами и жареной рыбой по-французски. — И тут постоянно все меняется, каждые две недели. Ни минутки покоя, право! Но мы-то продаем еду, мы всегда при деле, нам все равно, какие сегодня блюда главные. — Продавец с некоторым любопытством посмотрел на килт Роджера. — Так вы шотландец, или вам просто нравится ходить в юбке?

Роджер, уже десятки раз слышавший этот вопрос, одарил продавца нежным взглядом.

— Ну, как я знаю, мои предки обычно говаривали, — начал он, намеренно подчеркивая шотландский акцент, — что когда ты надеваешь килт, парень, только тогда ты и можешь быть уверен, что ты действительно мужчина!

Продавец одобрительно похлопал в ладоши, а Брианна зверски выкатила глаза.

— Опять шутки насчет килтов! — прошипела она. — Черт побери, если ты снова начнешь их тут рассказывать, клянусь, я уеду и брошу тебя!

Роджер усмехнулся.

— Ох, ну же, ты не можешь так поступить со мной, красавица! Уехать и бросить мужчину одного только потому, что он сказал тебе, что прячется у него под килтом, — ну, нет, как тебе это нравится?

Ее глаза превратились в голубые щелки.

— Ох, вот уж что меня вовсе не интересует, так это то, что прячется под этим килтом, — заявила она, кивком указывая на кожаную сумку Роджера. — Могу поспорить, все, что там есть, находится в пр-рревосходном р-ррабочем состоянии, а?

Роджер подавился рыбой.

— Предполагается, что вы ответите: протяни руку, красавица, и убедись сама, — подсказал продавец. — Парень, если ты слышишь это впервые, то я за эту неделю слышал то же самое уже раз сто, не меньше.

— Если он сейчас скажет нечто в этом роде, — мрачно произнесла Брианна, — я уж точно уеду, и пусть торчит тут на этой проклятой горе! Он может здесь поселиться и питаться осьминогами, мне до этого дела нет.

Роджер сделал большой глоток кока-колы и наимудрейшим образом промолчал.

У них еще оставалось время на то, чтобы побродить немножко между торговыми киосками и лотками, покупая все подряд — от клетчатых галстуков до грошовых глиняных свистулек; тут продавались и серебряные украшения, и карты Шотландии с обозначенными на них владениями кланов, и ириски, и песочное печенье, ножи для вскрывания писем, точь-в-точь похожие на старинные палаши горцев, и оловянные солдатики в шотландских юбочках, а заодно книги, магнитофонные кассеты и всевозможные мелочи, на какие только можно было налепить знак клана или какой-нибудь девиз.

Роджер лишь изредка привлекал к себе любопытные взгляды; хотя его наряд был и куда более высокого качества, чем у многих ему подобных, все же здесь он не представлял собой нечто из ряда вон выходящее. И хотя толпа по большей части состояла из обычных туристов, одетых в шорты или джинсы, все же в ней то и дело мелькали яркие, нарядные тартаны — клетчатые шотландские пледы.

— Почему Маккензи? — спросила Брианна, останавливаясь возле одного из стендов, на котором среди прочего висело множество цепочек для ключей. Она ткнула пальцем в один из серебряных брелоков, на котором можно было прочесть: «Luceononuro»; латинский девиз изгибался вокруг чего-то, вроде бы напоминавшего вулкан. — Разве «Уэйкфилд» звучит недостаточно по-шотландски? Или ты думаешь, что оксфордской публике могло бы не понравиться то, чем ты занимаешься… здесь? — Она широким жестом обвела пестрое сборище людей вокруг.

Роджер пожал плечами.

— Отчасти да. Но вообще-то это моя настоящая фамилия и родовое имя, вот в чем дело. Мои родители, оба, были убиты на войне, и мой двоюродный дед усыновил меня. Он дал мне свою фамилию, но меня крестили как Роджера Джереми Маккензи.

— Джереми? То есть Иеремия? — изумленно выдохнула Брианна. Она не засмеялась вслух, но кончик ее носа порозовел от внутреннего хохота. — Как пророк в Ветхом Завете?

— Нечего смеяться, — сказал он, беря ее за руку. — Мне дали имя моего отца — ну, обычно его звали Джерри. Моя мама называла меня Джемми, когда я был совсем маленьким. Это наше семейное имя. В конце концов, могло быть и хуже; я мог оказаться, например, Амброзом или Конаном!

Смех сочился из Брианны, как пузырьки из кока-колы.

— Конан?..

— Отличное, замечательное кельтское имя, то есть было им, пока в него не вцепились писатели-фантасты. Ну, в любом случае, Джереми — это, похоже, самое лучшее, что только можно было придумать.

— Почему это?

Они повернули назад и неторопливо направились к сцене, где ансамбль до жути накрахмаленных маленьких девочек отплясывала шотландский флинг, на удивление синхронно, и при этом каждый их бантик и каждая ленточка умудрялись оставаться на своих местах.

— О, это одна из историй па… вообще-то он был преподобным, но я всегда называл его «па»… Он часто рассказывал мне ее, как иллюстрацию к фамильному древу.

«Амброз Маккензи, это твой прапрадед, Родж. Он был плотником и строил лодки в Дингволе. И жила там Мэри Олифант… я ее помню, твою прапрабабушку Олифант, я тебе говорил об этом? Она дожила до девяноста семи, да, и сохранила острый, как нож, ум до самого последнего вздоха. Замечательная женщина.

Она шесть раз была замужем — и все ее мужья умерли по разным, но совершенно естественным причинам, так она меня уверяла, — но меня сейчас интересует только Джереми Маккензи, потому что он твой предок. Он был единственным, от кого она имела детей, и мне было не совсем понятно, почему это так.