Мы выходим в темный двор, залитый асфальтом, я вдруг нам представляется новая, непредвиденная возможность продвижения к цели: городская канализационная сеть.

Мы заметили открытый люк. Но почему он открыт? Может, гитлеровцы сами используют канализацию для выхода в наш тыл? Или минируют ее, чтобы не допустить проникновения русских? Мы словом не обмолвились. Пролеткин первый подошел к черному круглому отверстию и посветил в него карманным фонариком. Разведчики обступили люк и тоже заглянули внутрь. Выложенная кирпичом горловина уходила глубоко в землю, на кирпичной кладке выделялись металлические скобы. Саша вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Он повернулся ко мне спиной и стал спускаться по скобам. Группа с волнением ждала, что будет дальше. Макагонов, наиболее рассудительный из нас, вел наблюдение за дверьми и воротами. Но вот далеко внизу несколько раз мигнул огонек. Саша звал к себе. Мы стали спускаться. Макагонов и здесь проявил предусмотрительность. Он оставался последним, и я слышал, как громыхнула тяжелая крышка. Правильно сделал, что закрыл: совсем нежелательно, чтобы люк привлек еще чье-нибудь внимание. Спускаясь все ниже, я нащупал ногой выступ и выпустил из рук холодную скобу. Кто-то из разведчиков потянул меня за рукав. Вокруг черно, запах, конечно, не из приятных, но терпеть можно. Саша мигнул фонарем, и я успел разглядеть сводчатый туннель, в котором мы стояли во весь рост, бетонную канаву в полу, две ступени вдоль канавы. На одной из ступеней и стояла наша группа. Мы прислушались, еще раз посветили фонариками — никого. Здесь, под землей, было довольно чисто, если не считать булькающей жижи в канаве, и даже уютно — после пережитых опасностей на улицах, среди развалин, где сверху сыплются кирпичи, падают головешки. Мы прошли немного и у первого перекрестка остановились.

Куда идти дальше?

Я достал план Берлина и компас, сориентировался. Но правильно ли здесь показывает компас, можно ли на него положиться? Ведь поблизости металлические водопроводные и газовые трубы, они могут влиять на магнитную стрелку. Надо определить направление на поверхности. Я сказал о своих сомнениях разведчикам, и мы возвратились к люку. Вдвоем с Макагоновым поднялись; Макагонов сначала прислушался: не изменилась ли обстановка во дворе? — затем приподнял люк и осмотрелся. Двор был пуст. Мы выбрались на поверхность. Посвечивая фонариком, я определил направление на Фоссштрассе и подсчитал, сколько нужно пройти. Оставалось что-то около километра. Канализационные туннели обычно тянутся вдоль улиц, поэтому нам нетрудно будет выдержать направление. Мы спустились обратно и тронулись в путь, стараясь не шуметь и не зажигать фонариков без надобности. Если нас обнаружат, в узком туннеле деться некуда, кругом бетон и кирпич, — несколько пулеметных или автоматных очередей уложат всех.

Под землей можно ориентироваться по слуху и на ощупь. Первым идет Шовкопляс, он держится за влажную стену и осторожно пробует ногой бровку, прежде чем сделать шаг. Мы следуем за ним. Достигнув перекрестка, мы остановились. Напрягли слух: ничего, кроме бульканья у наших ног. Подготовили оружие и включили фонарики. Проверили направление по компасу. Стрелка не обманывала. Я и наверху определил, что нам идти прямо.

Не встречая ничего подозрительного, мы осмелели, стали продвигаться быстрее. И вдруг до нас донесся угрожающий рокот. Он приближался. Будто по туннелю навстречу нам катилась какая-то лавина. Мы включили фонарики. На мгновение показалось, что немцы открыли шлюзы и затопляют канализацию. Я ждал, вот-вот вода хлынет из-за поворота. Гул продолжал нарастать. Вскоре он приобрел металлический отзвук и покатился над нашими головами. По улице шла колонна танков. Мы облегченно вздохнули.

Как здорово, что мы догадались воспользоваться подземными туннелями! Мы беспрепятственно прошли нужное расстояние. По моим расчетам, над нами Фоссштрассе. Я не мог ошибиться: каждому кварталу соответствует перекресток канализационной системы. Просто не верится, что мы так быстро добрались.

Находим выложенный кирпичом колодец с железными скобами. Договариваемся, что Макагонов поднимается первым, приоткрывает люк и ведет наблюдение — уж он-то знает, как это делать. Если немцев не видно, Макагонов и Шовкопляс вылезают. Я и Саша Пролеткин находимся в люке, готовые в любой момент поддержать дозорных огнем. Затем оба они идут к ближнему дому. Разведав его, подают нам сигнал фонариком, и вся группа переходит в дом. Оттуда будем вести наблюдение и действовать по обстановке.

Замысел наш удался. Мы благополучно выбрались из подземелья, добежали до подъезда и прошли за массивную дверь с фигурной решеткой. Раньше решетка защищала стекла, сейчас от них оставались лишь осколки. Над подъездом была белая эмалированная табличка, на ней — номер дома и надпись «Фоссштрассе». Буквы готического шрифта хорошо читались на белом фоне.

Мы решили подняться на верхний этаж — там безопаснее. От артиллерийского обстрела и бомбежки жители наверняка укрылись где-нибудь внизу, под домом. Верхний этаж был удобнее для отступления: прямой путь на чердак и крышу.

Лестница вилась вокруг сетки, ограждавшей лифт. Саша припадал к дверям: слушал и подавал знак — тихо, никого нет. Дверь на самой верхней площадке заперта. Пролеткин склонился над замочной скважиной, манипулируя перочинным ножом — то шилом, то лезвием, то штопором. Темная дверь послушно отворилась. В квартире дорогая мебель, ковры, утварь — все на своих местах. Видно, здесь жили люди состоятельные. Наши фонарики выхватывают из темноты сервант с хрусталем, картины в золоченых рамах, статуэтки. В спальне — широченная кровать, на которую немедленно бросился Саша. Качаясь на пружинах, он говорил:

— На такой с отвычки не заснуть — мягкая!

Разведчики укладывались спать. Саша Пролеткин так и не лег на кровать, он приткнулся рядом, на ковре, и тут же засопел. Его друг Макагонов, наоборот, проверил, надежен ли запор на двери, подпер ее на всякий случай тяжелым диваном. Обследовал, куда выходят окна, есть ли балкон, близко ли водосточные трубы и пожарные лестницы, нет ли выхода на чердак. В общем, к тому моменту, когда Саша уже выспался, Макагонов только лег. Прежде чем заснуть, он сказал мне:

— Ложитесь, товарищ капитан, утро вечера мудренее.

Я стоял у окна, глядел на величественное пожарище. Мысли мои устало блуждали, будто по кругу: «Что же дальше? Едва ли мы захватим бесноватого фюрера, да и сами как еще выберемся…» Меня мучило сознание, что я затеял невыполнимое и в последние дни войны могу погубить этих замечательных людей. Они прошли от Москвы до Берлина, смерть сотни раз отступала перед их мужеством — и вдруг…

Ночь прошла спокойно. Нас не обнаружили, никто не пытался войти в наше убежище, ни один снаряд не угодил в дом. А в городе продолжал греметь бой. Ночью он стал только глуше. Где-то неподалеку, словно ярые цепные псы, часто и хрипло лаяли зенитки.

Утро 28 апреля было серое, дождливое. Я стоял у окна и рассматривал в бинокль дома, угрюмые и мокрые. Напротив нас, за широкой дорогой, высилось огромное здание с многочисленными колоннами, отделанными мрамором. Во дворе мелькали фигуры эсэсовцев. Я повел биноклем дальше. Дом наискосок стоял будто на строительной выставке — в разрезе. У него не было фасада; лестничные клетки, квартиры на всех этажах были вскрыты и просматривались до внутренних перегородок. Часам к десяти видимость улучшилась: это произошло не потому, что артиллерийский обстрел утих — просто от мокрых строений при взрывах меньше пыли и под дождем не так быстро разгораются пожары. Мы вглядывались в даль, стараясь определить, куда вышли наши войска. Судя по хлестким выстрелам танков, линия фронта подошла с востока к Александерплацу и полицей-президиуму, а с севера — вплотную к рейхстагу; от него наших отделяли только Шпрее да площадь. Передо мной на подоконнике лежал план, Саша Пролеткин читал названия улиц:

— Герман-Герингштрассе, Шлиффен Уфер, Унтер-ден-Линден.

Я продолжал разглядывать Фоссштрассе. В котором из домов эта чертова рейхсканцелярия? Нужно взять «языка», иначе мы ничего не узнаем.