…Осенью 1943 года Лилия как-то мельком проговорилась, что через несколько дней на Домской площади состоится «митинг» жителей Риги. Жители должны будут принять резолюцию, осуждающую решение московского совещания министров иностранных дел союзных держав, в котором говорилось, что Латвия после войны должна остаться в составе Советского Союза.

— Немцы хотят, чтобы рижане «потребовали» присоединения Латвии к великой Германии, — сказала мать. — На площади уже строят трибуну. Ты в этот день, пожалуйста, не выходи из дому, а то еще попадешь в облаву.

Мария разволновалась, услышав новость. Она сразу поспешила к Петеру Зутису, командиру их группы.

…13 ноября рано утром под трибуной на Домской площади раздался взрыв. Доски взлетели на воздух. Толпа, согнанная шуцманами, раздалась в разные стороны. Только случайно не погибли гестаповские генералы и сам рейхскомиссар «Остланда» Лозе. Они опоздали и приехали на площадь через пять минут после взрыва. «Митинг» был сорван. Он так и не состоялся.

…Опять наступила весна. Мостовые обледенели, и прозрачные ручьи, звонко журча, торжествующе бежали по улицам. В ледяной изменчивой воде играли солнечные лучи. Багровое солнце то пряталось за серыми массами облаков, то вдруг на мгновение заливало Ригу щедрым потоком золота, словно специально для того, чтобы людям было о чем погоревать, когда снова зарядит нудный, мелкий дождь.

У Скроманиса был радиоприемник, и он перепечатывал на машинке сводки Советского Информбюро. Войска маршала Соколовского перешли границу Латвии и двигались с боями по побережью Балтийского моря. Ежедневно в Риге пылали пожары. Сгорел склад боеприпасов возле вокзала, неизвестные люди вскрыли вагоны с антикварными вещами, награбленными фашистами и приготовленными к отправке в Германию, и спрятали ценности. Мария потребовала от Яниса регулярных сведений об отправке эшелонов с заводским оборудованием, войсками, отобранным у жителей добром. Среди подпольных групп был распространен приказ Центрального Комитета Коммунистической партии Латвии: не давать фашистам вывозить ценности, принадлежащие народу. Рабочие, рискуя жизнью, зарывали в землю станки и инструменты, а чертежи уничтожали. Участились аресты и расстрелы, но шуцманы ходили по улицам, боязливо озираясь по сторонам.

Янис попросил мать встречаться с ним почаще, объяснив это тем, что нуждается в ее советах в такое беспокойное время и боится долго оставаться в одиночестве. Ресторан «Фокстротдилле» закрылся, и им приходилось теперь назначать свидания в скверах, кинотеатрах и на вокзале. Приходить на улицу Пернавас Лилия категорически запретила.

Гитлеровцы нервничали. Хваленые дисциплина и порядок исчезли. По шоссе к Лиепае непрерывным потоком двигались танки, бронетранспортеры, легковые и грузовые машины. Солдаты с тревогой оглядывали молчаливый лес, обступавший пустынную дорогу. И где-нибудь на повороте асфальт вздымался дыбом, в прозрачном воздухе вырастал бледно-лиловый огненный столб, и груда дымящихся обломков падала на равнодушные сосны…

Мария рассказывала об этом Янису, а Янис со странным наслаждением передавал подробности Лилии и следил за выражением ее лица. Оно оставалось спокойным, но от Яниса не укрылось, что мать в последнее время постоянно напряжена и лишь с трудом сохраняет присущее ей хладнокровие.

Между ними установились непонятные отношения. Они не были откровенны, но как бы вступили в молчаливый заговор. Янис уже не старался казаться беззаботным болтуном. Он задавал вопросы напрямик, требовательно глядя матери в глаза. Любой бы на ее месте сообразил, что он ведет двойную жизнь, и ему самому хотелось, чтобы она об этом догадалась. Но Лилия по-прежнему не интересовалась его жизнью и охотно рассказывала обо всем, о чем он расспрашивал, если, конечно, располагала нужными сведениями. Янис объяснил такое ее поведение тем, что она, убедившись в неминуемом разгроме фашистов и подозревая о его связях с подпольщиками, пытается теперь хоть немного загладить свою страшную вину. Возможно, до нее, наконец, дошло, что она натворила. Во всяком случае, Янису хотелось бы так думать. Но это оставалось догадкой. Понять Лилию до конца он не мог. Будь его воля, он поговорил бы с ней откровенно. Он знал, что ничем бы не рисковал. Она могла работать где угодно, но никогда и ни при каких обстоятельствах не причинила бы вред ему и Марии. Он чувствовал это всем сердцем. Однако без разрешения Марии он не имел права заводить такой разговор, а Мария и слышать об этом не хотела. Она считала Лилию врагом и относилась к ней как к врагу.

Но чем же в таком случае можно было объяснить слова, сказанные матерью недавно в темном зале кинотеатра? Лилия пришла на свидание взволнованная.

— Люди радуются, что Красная Армия близко, однако забывают, что она еще не здесь! — глухо произнесла Лилия, глядя на экран. — Лозе и Ланге пока в Риге, и в подвалах гестапо каждую ночь расстреливают осужденных. На днях я рассказывала тебе об эшелоне с заводским оборудованием, приготовленным немцами к отправке. Позавчера какие-то люди попытались разобрать путь, но были арестованы. Их казнят, а эшелон отправят. Какой в этом толк?

— Почему ты спрашиваешь меня? — прошептал Янис.

— Потому что я хочу, чтобы ты знал о том, о чем уже знают многие. Эшелоны все равно не доходят до места назначения. Советские бомбардировщики и штурмовики встречают их в нужном месте и в нужное время. Сейчас не сорок первый год. Каждый должен делать свое дело, понимаешь? Нужно быть в этом деле настоящим специалистом, а значит, не лезть зря под пули и помнить, что живые нужнее, чем мертвые.

— Да мне-то наплевать на то, о чем ты говоришь! — буркнул встревоженный Янис. — Уж не думаешь ли ты, что я имею отношение к этим людям? Я не так глуп. Я живу для себя, точно так же, как и ты!

— Ты не глупый, — прошептала Лилия, и лицо ее приняло страдальческое выражение. — Ты только еще очень юный и неосторожный.

На улице он попросил ее встретиться с ним через два дня.

— Неужели тебе не хватает того, что я даю? — покачала она головой. — Жадность всегда приводит к несчастью.

— Я беру деньги и все остальное не для себя! — отрезал Ян, забыв, о чем только что говорил в зале кинотеатра, пытаясь убедить мать в своей непричастности к делам подпольщиков. Но она не заметила противоречия в его поведении. Она крепко обняла его, поцеловала долгим поцелуем в лоб, потерлась носом о его щеку и ушла не оборачиваясь.

…В тот же вечер он сказал Марии то, о чем не решался сообщить прежде:

— Знаешь, по-моему, мать догадывается, что я собираю сведения для подпольной организации.

— Тогда больше нельзя поддерживать с ней связь, — тотчас же ответила Мария. — Немедленно смени квартиру.

— Зачем?

— Она погубит тебя и нас.

— Ерунда! — махнул рукой Ян. — Я знаю, на что она способна, а на что нет. Кроме всего прочего, им всем сейчас не до нас.

Присутствовавший при разговоре Скроманис угрюмо заметил:

— А все-таки не ходи больше домой. Ночуй у меня.

— Да бросьте вы! — с досадой сказал Янис. — Пусть она стала кем угодно, но не забывайте же в конце концов, что она моя мать. Она меня родила и вырастила, а когда я умирал, вытащила из могилы! И если она давно догадывается, что я связан с подпольем, и все же продолжает давать сведения, значит, не собирается никого предавать. Она думает о будущем, вот что я вам скажу! Она не хуже нас понимает, что фашистов скоро выгонят.

Переглянувшись, Мария и Скроманис промолчали, а Янис отправился к своей старушке.

Ночью в дверь раздался осторожный стук. Вытащив из-под подушки пистолет, Ян подкрался к порогу и прислушался. До него донеслось прерывистое дыхание.

— Это ты, мама?! — удивленно сказал он и откинул крючок.

Лилия быстро вошла, сбросила шубку на стул и в изнеможении опустилась на кровать. Щеки ее ввалились.

— Что-нибудь случилось? — настороженно спросил Янис.

— Можно остаться у тебя до утра? Предстоит много работы, а я не спала уже две ночи. Я не хочу, чтобы меня снова вытаскивали из постели.