Вызвав из памяти этот образ, Кавасима попытался представить себе упругий белый живот женщины, которая скорее всего уже направляется к нему в номер. Человек из садомазохистского клуба сказал по телефону, что она миниатюрная, светлокожая и несколько робкого нрава. Голос этого человека и его манера говорить были почти такими же, как у его коллеги из массажной службы. Как если бы он сидел у чьего-то смертного одра. «Если таким голосом, — думал Кавасима, — тебе говорят, что не о чем беспокоиться, ты моментально начинаешь паниковать». Он снова посмотрел на часы. Больше двадцати минут седьмого. Он подумал о Йоко, но понял, что позвонить ей не сможет: гостиничный компьютер фиксирует все звонки. Пока следует забыть про Йоко, ведь ритуал не завершен. Человек, находящийся в этой комнате, не Кавасима Масаюки, а Тори Ёкояма. И когда он, не дыша, повторял это имя, он почти начинал верить, что он тот самый человек, кому это имя принадлежит, другой, с иной биографией.

Он уже решил позвонить в садомазохистский клуб, когда зазвенел дверной колокольчик. Прежде чем открыть, Кавасима включил обогреватель. В номере должно быть достаточно тепло, чтобы ей было комфортно после раздевания. Он снял и положил в карман перчатки и взял в правую руку носовой платок.

* * *

«Кажется, вечность прошла с тех пор, как я в последний раз побывала в большом отеле вроде этого», — думала Тиаки Санада, бросая взгляд на скопление небоскребов в Западном Синдзуки. Садомазохистские отели с заляпанными свечным воском полами убивали всякую романтику. Для сегодняшнего клиента, человека приличного, по словам менеджера, она надела мини-юбку от Дзюнко Симада, черные чулки, бежевую кашемировую кофточку и тщательно потрудилась над своим макияжем. Чтобы не опоздать, она без двадцати шесть поймала такси напротив своего дома перед Син-Окубо. Пробки несколько задержали ее, но за пять минут до срока она стояла в дверях отеля. У входа толпились люди, ожидая такси, и, к счастью, швейцар был занят ими и не заметил ее. Тиаки всегда нервировало, когда ей перегораживал дорогу верзила с бляшкой и заявлял: «Добро пожаловать в такой-то и такой-то отель, могу я помочь вам донести сумку?»

Она вынула батарейки из вибратора, все ее игрушки были в непрозрачных полиэтиленовых пакетах — на случай, если кому-то вздумается заглянуть к ней в сумочку. Все равно есть что-то неприятное в том, как смотрит на тебя швейцар.

Фойе было переполнено народом, только что появившимся после свадебной церемонии. Они были одеты в парадные костюмы, платья и кимоно и держали в руках подарочные свертки. Их голоса так гулко вибрировали, отражаясь от стен и потолка, что Тиаки не слышала собственных шагов. Она направилась к телефонному автомату, чтобы позвонить в фирму: если клиент в первый раз пользуется их услугами, как сказал менеджер, он может быть обескуражен, вздумай она звонить в фирму прямо при нем. «Я в номере у этого господина» — это звучит так холодно, так официально…

Все четыре телефона-автомата были заняты. Подойдя к ним, она открыла косметичку и достала телефонную карту — ту, что с изображением зайчика. Топчась в нерешительности на небольшом расстоянии от автоматов, она никак не могла предугадать, какой из них освободится первым, когда заметила, что мужчина у второго слева автомата внимательно ее разглядывает. Ему было под сорок, а может, и немного за сорок, в плаще, и он окидывал ее взглядом с головы до пят, противно ухмыляясь. Но едва она успела заметить это, как вдруг он начал вопить, да так громко, что окружающие вздрогнули и начали оборачиваться.

— Заткнись и не рыпайся, сука! — заорал он и швырнул трубку, будто хотел ее разбить.

Тиаки застыла, ошарашенная внезапным переходом от кривой усмешки к яростному гневу, от которого лицо наливается кровью. Когда этот человек повернулся на пятках и прошел мимо нее, она напрягла каждый мускул своего тела, чтобы не завопить. Тиаки не заметила, что телефонная карта выскользнула у нее из рук, а когда этот человек нагнулся, чтобы поднять ее, она повернулась и бросилась наутек, вся дрожа от испуга.

«Это не кто-то из тех, кого я знаю, я его никогда не встречала, беспокоиться не о чем», — говорила она себе, подавляя искушение убежать отсюда прочь. Куда идти? Она больше не помнила, что это за отель и зачем она здесь. Сделав двадцать один шаг, Тиаки остановилась и оглянулась. Она была окружена людьми в парадных костюмах и платьях, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы поискать взглядом мужчину в плаще. Нигде его не обнаружив, она отдышалась и направилась на поиски туалета. Ей необходимо было побыть наедине с собой где-нибудь, где ее колотящееся сердце сможет успокоиться.

В туалете она зашла в кабинку и села, не снимая пальто, на сиденье унитаза. Она сама не понимала, что случилось. Снова и снова напоминала себе, что не знакома с мужчиной в плаще, никогда его не видела раньше. Но его взрыв что-то разбудил в ней, что-то находящееся в самом дальнем уголке ее памяти. Это как если бы все обрывки дремлющих воспоминаний, погребенные в разных частях ее тела, одновременно восстали к жизни.

Ее пульс все еще учащенно бился. Она встала, сняла кашемировое пальто и повесила на ручку двери. Закрыв глаза и теребя сквозь одежду кольцо в своем соске, она попыталась стереть образ человека у телефонного автомата. Материал от Дзюнко Симада был слишком плотным, чтобы она могла зажать через него кольцо большим и указательным пальцами, но Тиаки пыталась вызвать снова тяжелое металлическое ощущение — слабое напоминание о той боли, которую испытывала она в сам вечер пирсинга. «Помоги мне», — шептала Тиаки, теребя кольцо. Так всегда и бывало, когда она теряла свой сексуальный драйв на сколько-нибудь долгое время: что-то пробуждало в ней дремлющие воспоминания и вызывало к жизни ужасающий ряд событий. Теребя кольцо, она думала: «Быть бы мне где-нибудь в другом месте». И, едва подумав об этом, она вспомнила, где находится.

Это отель «Кейо Плаза», и на двадцать девятом этаже ее ждет клиент.

Она посмотрела на часы. Почти шесть двадцать. «Может, — думала она, — молодой и учтивый клиент поможет мне вернуть свой сексуальный жар и все эти мелкие воспоминания уйдут?»

* * *

— Я — Ая, — сказала девушка, когда Кавасима открыл дверь.

Он заметил, что она обернулась и окинула взглядом коридор, прежде чем войти.

— Привет.

Касаясь ручки двери через платок, он закрыл ее на цепочку. Табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» Кавасима уже повесил с другой стороны двери. Девушка извинилась за опоздание и тут же, не переводя дыхания, попросила разрешения позвонить в офис.

С трубкой в руке, Тиаки окидывала взглядом помещение. Это был двухкомнатный, но неожиданно роскошный номер. «Носить такую простецкую одежду и при этом жить в таком номере, — думала она, — странновато. Но лицо как лицо, нормальное; если на то пошло, это более или менее мой тип мужчины. Не жирный, но и не тощий. Но отчего он не выпускает из рук этого дурацкого носового платка?»

— Могу я попросить чего-нибудь попить? — спросила она, повесив трубку.

У Кавасимы вызвало беспокойство то, что девушка не сводила глаз с двери. По-прежнему с носовым платком в руке он открыл мини-бар и достал баночку колы. Его томили тревожные мысли: что, если снаружи ее кто-то ждет? А может, ее остановили охранники и задали какие-то вопросы?

Подавая Тиаки колу, он указал взглядом на дверь и спросил:

— Что-то не так?

— Не так? — переспросила Тиаки, думая: почему бы вам, господин клиент, не заняться вашими собственными делами? Она сделала большой глоток, отпив половину баночки.

— Ты глаз не сводишь с двери, — пояснил он. — Что-то случилось?

Она достаточно хрупкая и маленькая, и кожа ее, пожалуй, не могла бы быть белей.

— Нет. Просто… — Тиаки не рисковала еще раз оживлять в своей памяти образ мужчины в плаще и потому решила попросту что-то придумать. — Я пошла в туалет… А там две женщины говорили на языке глухонемых, а мне всегда казалось, что видеть, как говорят на языке глухонемых, очень забавно, вот я на них и смотрела, а потом мы оказались вместе в лифте, а они все говорили, ну, в смысле показывали друг другу знаки. Хотя я не знаю… на вас производит сильное впечатление, когда люди разговаривают без голоса? Ну и вот, я не знаю — кажется, до сих пор о них думаю, — представляете, болтать, ничего при этом не говоря?