— Насчет ампул будет туговато в первые дни.

— А мне достаточно одной капли. Одной молекулы даже. И ту верну. Посмотрю, познакомлюсь и верну.

Утро 4 января атомоход встретил в Индийском океане. Судно скользило по нему, как жук-водомерка, почти не оставляя следов. В волнах оно утюжило дорогу, но сегодняшний океан был ровнее стекла.

С утра Гхор занимался расчетами, проверял, способен ли он сдержать слово, действительно ли ему достаточно одной молекулы. Цифры лишний раз убедили его в могуществе, и довольный он прогуливался по палубе под тентом, все поглядывал на горизонт: не появится ли самолет с ампулой от Зарека?

Горизонт однако был пуст до самого вечера. “Так я и думал, что этот оптимист подведет”, — сказал себе Гхор, и довольный своей прозорливостью и обеспокоенный.

— Где же ампула?-спросил он в восемь вечера.

Профессор Зарек выглядел прескверно. Он посерел, постарел, даже поседел за эти дни. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что ампулы не будет.

— Дорогой Гхор,-сказал он.-Мужайтесь. Война будет долгая и кровавая. Микроб оказался подлейший, это микроб с паролем. Не знаете, что это за штука? У своих белков в теле есть отличительный знак, а у пришельца нет знака, и защитные клетки разоблачают чужака и обезвреживают. Но этот хитрец, забравшись в тело, приклеивает к себе знак. Он притворяется своим, Он меняет структуру вообще. И поэтому каждый бык приготовил анатоксин только для самого себя. Других быков вылечить не удалось.

— И что же вы намерены делать?

Зарек устало развел руками.

— Мы не сдаемся. Но работа предстоит мучительная. Будем брать кровь у каждого человека, в этой крови выращивать микробы, убивать их, брать токсины, изучать, готовить анатоксин для каждого человека в отдельности. Нарочно такого не придумаешь. Как будто природа специально задалась целью создать убийственную болезнь, извести человечество вконец.

Он замолчал. И Гхор молчал, покусывая губы.

— Не знаю, зачем я плыву к вам,-сказал он неожиданно.-Для каждого человека свое лекарство? Вот тут я не могу помочь.

Видимо, есть случаи, когда не только медики, но и волшебники бессильны.

ГЛАВА 7.

НИТОЧКА ИЗ КЛУБКА

Кадры из памяти Кима.

Существо в желто-зеленом балахоне поверх скафандра, густо попитом ядовитой, скверно пахнущей жидкостью, шагает рядом с Кимом.

Это Лада.

Ким и сам в таком же наряде. Вдвоем ходят они по пустынной, гулко ухающей улице.

Стучат в ставни.

— Карантинная проверка.

Серые лица прижимаются изнутри к стеклам

— Пятеро! А по списку шесть. Дедушка где! Пусть подойдет к окну!

Трепетные голоса уверяют, что дедушка только простужен, кашляет. Вышел вчера, а с океана ветер. Просквозило.

И тяжким камнем ответственность ложится на плечи двух молодых, совсем неопытных профилактиков.

Недомогание или геронтит! У молодых это всегда ясно: вчера был черноволосым — сегодня поседел. Отправить старика в карантин на всякий случай! Но там так легко заразиться. Оставить дома! А что если он уже болен и заразит всю семью!

Был такой случай в первый день у Кима с Ладой. Засомневались, поддались просьбам, а на следующий день шестерых пришлось увозить.

— Ким, я не могу, — шепчет Лада, — я не решусь.

— Хорошо, беру на себя, — говорит Ким мрачно. — Добрым быть легко.

И черствым голосом отдает распоряжения:

— Все отойдите от дедушки. В другую комнату перейдите. Детей не подпускайте. Проститься запрещаю.

Ровно через два часа после унылого разговора с Гхором Зарек, бодрый и полный энергии, созвал своих помощников.

— Друзья, — сказал он, — как ученым нам повезло. Противник попался могучий и хитрый — тем почетнее будет победа. Наша машинерия не оправдала надежд: машины аналитические, диагностические и синтетические пока что не подсказывают надежных средств. Но мы должны победить любыми средствами, даже отвергнутыми. К чему я говорю? Я подумал, что наши предки, отцы медицины, справлялись с эпидемиями и без машин. Как они поступали? Они изучали не только микробы, но и болезнь, место ее зарождения, пути продвижения. Иногда удавалось прервать коммуникации. Вот сыпной тиф путешествовал на вшах. Вошь уничтожили-и тифу конец. Иногда удавалось убить болезнь в гнезде. Чума гнездилась в норах сусликов, малярия-в комариных болотах. Осушили болота — конец малярии. Нам надо узнать, где гнездился геронтит, откуда и как явился. Может быть, мы задавим его в колыбели, может быть, подстережем на путях. Присматривайтесь! К вам обращаюсь, карантинные работники. Расспрашивайте! Вы больше всех видите людей.

А в карантинных командах в большинстве были студенты. Каждый день, разбившись на пары, обходили они свой квартал. Ким в паре с Ладой-девушка сама выбрала его в спутники за знание языка. Петруничев с Севой катали с собой автомат-транслятор; им приходилось хуже всех, потому что машина, обученная литературному языку, плохо понимала местный жаргон, путалась, когда говорили “о” вместо “а” и “тж” вместо “р”. А Нине достался безукоризненный переводчиккоренной дармаарец Том Нгакуру, тоже студент-медик.

Случайно они стояли рядом. Петруничев ткнул пальцем: вы и вы будете ходить по улице Зеленого Холма. И совсем не думал при этом, какая удачная получится пара.

Внешне-то они выглядели смешновато. Длинный, тощий Том и рядом маленькая, пухленькая Нина, ее макушка на уровне его подмышек. Он курчавый, черный, лиловогубый-она светлая, словно пляж, освещенный солнцем, песочные брови, светло-серые глаза. Он серьезный, вдумчивый, немногословный-она шумная, подвижная, болтливая, как колокольчик.

Студенты в институте считали Нину простоватой, недалекой. На самом деле она была только неумеренно уступчива, не старалась противостоять бойким. Каждому человеку случается попасть в смешное положение, совершив неловкость. Самолюбивые обижаются на смех, простосердечные смеются с друзьями. Нина по своему добродушию позволяла смеяться без меры. Со временем у нее даже выработалась привычка самой объявлять о промахах, навлекать на себя смех. Пожалуй, она кокетничала своей неумелостью: вот, мол, какая я слабенькая, срочно бегите на помощь, ребята. И все же снисходительность товарищей была ей неприятна. В душе Нина жаждала уважения, но уже не могла победить инерцию. В институте у нее прочно сложилась репутация простушки — репутацию изменить нелегко.

А Том ничего не знал об этом предубеждении. К своей карантинной напарнице он отнесся с бережным уважением. Как же иначе? Ведь сам профессор Зарек привез ее с собой из Москвы, он не выбрал бы кого попало.

А если Нина немножко неуклюжа, спотыкается слишком часто, так на то она и девушка, чтобы нуждаться з помощи и поддержке, И Том поддерживал ее-морально..и под руку.

— Ой, спасибо, Том, без вас я бы ногу сломала на этой лестнице.

— Ой, Том, какой вы храбрый! А меня этот больной испугал до смерти!

— Ой, Том, как жалко, просто реветь хочется! А вам ничего? Какой же вы стойкий, завидно даже!

Нина хвалила своего товарища совершенно искренне. Она всегда восхищалась людьми, и старшими и ревесниками. Ее восхищали упорство Кима, находчивость Севы, в Ладу она была влюблена почтительно и восторженно. Но только Том ценил похвалы. Ему тоже недоставало уважения в жизни.

Ведь он вырос в республике ЦЦ, в заповеднике традиций, в стране, где безмерно уважали прошлое, лелеяли старые обычаи и даже предрассудки. Некогда эта республика была тюрьмой для черных: их держали за колючей проволокой, третировали, избивали, убивали. Конечно, погромы забылись давным-давно, но о цвете кожи здесь помнили. Помнили и старались .соблюдать некое равновесие. Так уж было тут установлено: президентом мог быть и приезжий, но тогда вице-президентом выбирали обязательно коренного цитадельца. И если председателем была женщина, то секретарем — обязательно мужчина. И если в школе черному мальчику давали награду, обязательно натягивали награду и белому, даже если он не заслуживал (а иначе будут упрекать в пристрастии!). И когда Том принес в журнал первую свою научную работу о медицинских машинах, строящих теории, ему сказали: “Работа примечательная, но в этом году мы ее не можем публиковать: у нас слишком много было черных авторов”.