— Степан Михайлович, я не понимаю, как можно бомбардировщиками прикрыть корабли?

— Огнем из пулеметов… — нерешительно предположил Осипов. — А то и самим самолетом…

— Но мы же не истребители. Какая у нас маневренность, скорость?

— Не от хорошей же жизни нас посылают. Значит, другого выхода нет.

Помолчали.

— Вот что, Василий. Ходи на средних высотах и жди противника со стороны берега. Если первый увидишь, я приду на помощь. Меня прижмет — ты поможешь. Пусть радист постоянно работает на прием. Договорились?

На стоянке Варварычев едва не шепотом доложил о готовности самолета.

— Ты что, Иван?

— Ночь уж больно темнющая…

Да, ночка… Первый боевой вылет и в такой обстановке! Приходилось думать не о задании, а как взлететь. Примеры потери ориентиров в ночных условиях в полку уже были. Даже раньше, когда взлетная полоса освещалась…[45]

Никитин и Панов попросили разрешения опробовать пулеметы.

— Вы что? Грохот такой устроите, что и мертвых поднимете!

— Командир, иначе нельзя. Летим на прикрытие.

Никитин был прав. Снопы пулеметных трасс прорезали чернильную темноту, грохот потряс все вокруг. Спустя минуту из станицы донеслось пение всполошенных петухов.

Я прошел по рулежной полосе, присматриваясь к препятствиям, запоминая каждую ямку, выбоинку. Заняли места в кабинах, запустили моторы, вырулили на старт. Перед глазами огоньки приборной доски, главное внимание на них. Форсирую моторы, беру направление на едва заметный сигнальный огонек на железнодорожной насыпи. Пошли, оторвались от земли. И то слава богу! Набираю высоту, ложусь на заданный курс.

В машине все молчат, нервы напряжены. Строгим голосом передаю по переговорному устройству:

— Только не спать! Не на посту находимся.

Рассмеялись. Слишком громко, правда. Шутка явно того не стоила. В районе Варениковской повернули к морю, над Анапой пересекли береговую черту.

Голос Панова:

— С земли нам уточняют координаты кораблей. Сейчас расшифрую.

Через минуту доложил координаты, курс, скорость.

— Димыч, — так в эскадрилье именовали Диму Никитина, — ну-ка прикинь, что у нас получается?

— Совпадает точка в точку!

— Молодчина, штурман!

На востоке прорезалась светлая полоска, она быстро расширялась. Вспыхнул первый луч солнца, море заиграло всеми красками радуги. Красота потрясающая! А еще полчаса назад летели, как над черной пропастью.

Вот они, тральщики! Заметили нас, открыли огонь. Покачиваю крыльями, штурман выстреливает ракету: свои! Но снаряды продолжают рваться прямо по курсу, пулеметные трассы окружают машину со всех сторон.

— Что они очумели, что ли?

— Психанули морячки, — поясняет Никитин. — Видно, чаще их сопровождают фашисты…

Решаю снизиться до пятидесяти метров, два раза прохожу вдоль бортов тральщиков, покачиваю крыльями. Наконец-то узнали! Набираю высоту две тысячи и занимаю позицию со стороны солнца.

Удлиненной «восьмеркой» летаю на дистанции трех километров от кораблей.

— Усилить наблюдение за воздухом!

Вскоре Панов доложил: ниже на двести метров курсом на тральщики летит Ю-88. Фашисты нас еще не видят. Разворачиваюсь и, снижаясь, иду наперерез.

— Приготовиться к открытию огня!

"Юнкерс" в перекрестиях прицелов. Секунды, и Никитин с Пановым нажмут на гашетки. Но враг заметил нас, с резким разворотом ушел мористей.

Атака фашиста сорвана, это хорошо. Но он только разведчик. Сейчас сообщит, прилетят другие. Правда, есть надежда, что он не успел распознать, что это за корабли. Тогда попытается повторить заход. Набираю высоту три тысячи, отхожу от кораблей до пяти километров.

Предположение подтвердилось, фашист вернулся. Его обнаружил Панов в пятистах метрах ниже нас. Опять снижаюсь, иду навстречу. Немцы видят нас, поворачивают стволы пулеметов в нашу сторону. Но с курса не сходят. К нашей машине тянутся пунктиры трассирующих очередей. Мы летим чуть ниже «юнкерса».

— Фашист открыл бомболюки! — докладывает Никитин.

Так можно и опоздать!

Первые трассы нашего ШКАСа прошли выше самолета противника. Фашисты продолжали яростно огрызаться. Следующая очередь Никитина чуть не задела «юнкерс». Ага, не выдержали, бомбы вывалились из люка. Увеличив скорость, враг отвернул и ушел в сторону берега.

Пронесло. Но надолго ли?

Через несколько минут стрелок-радист доложил:

— Командир, на востоке две точки!

— Внимательно наблюдать!

Ну вот. Не заставили себя ждать. Ничего не поделаешь, разворачиваемся им навстречу.

— Приготовиться к ведению огня!

— Командир, наши!

Бывают же в жизни такие минуты. Это ДБ-3ф 5-го гвардейского авиаполка пришли нам на смену. Взглянул на бензомер — горючего только до аэродрома. Тут лишь [47] и почувствовал, как одеревенело все тело. Во рту пересохло, давит в висках. Пять часов напряженного полета…

Передаем патрульную службу гвардейцам и поворачиваем домой.

Вот и берег. Из ослепительной голубизны моря и неба окунаемся в мрак низкой облачности. В открытые форточки кабины пахнуло сыростью, брызнуло мелким дождем. Но это не испортило настроения. Сколько раз потом приходилось возвращаться с самых ответственных заданий, но никогда эти желанные часы и минуты не были такими волнующими и радостными.

Нас встретил Варварычев, вскарабкался на крыло еще не остановившейся машины.

— Поздравляю! Как матчасть?

— Без замечаний!

Затем к самолету подкатила «эмка», из нее вышли Ефремов и Балин. Андрей Яковлевич выслушал доклад о выполнении боевого задания, пожал руку, поздравил.

— Ну, понял, Минаков, что боевое крещение — это не ритуал?

— Так точно, понял!

— Ну что ж, будем считать ваш экипаж в боевом строю.

В штабе наш вылет подробно разобрали. Вскрылись и некоторые ошибки, издалека они всегда виднее. Во время патрулирования мы слишком удалялись от кораблей; летать следовало ниже немецкого разведчика, чтобы дать возможность вести огонь по самолету противника не только штурману, но и стрелку-радисту…

По пути в столовую зашли в станичный буфет к дядюшке Арутюну.

При виде нас буфетчик преобразился, забегал, затараторил:

— Почему редко заходите, вай-вай!

— Мы, дядя Арутюн, только по праздникам…

— Значит, сегодня праздник?

— Еще и какой!

Хитрый дядюшка сразу все понял.

— Ба-алышой, ха-ароший праздник! Желаем побольше таких!

— Спасибо, дядя Арутюн, постараемся!

Таким остался в памяти день боевого крещения нашего экипажа. [48]

Сквозь огонь

Захватив Севастополь, фашисты намеревались использовать его порт как основную перевалочную базу для снабжения своих войск в Причерноморье. С целью воспрепятствовать этим планам нашему полку было приказано заминировать бухты Севастополя, внешний рейд и фарватер в направлении к Инкерманскому створу. Началась подготовка. Но обстановка менялась ежечасно. В середине дня 5 июля мы получили другую задачу: совместно с 40-м бомбардировочным и 5-м гвардейским минно-торпедным авиаполками нанести удар по Ливадии. Стали снимать с самолетов мины и подвешивать бомбы.

— Жаль бомбить такой красивый дворец, — вздохнул Никитин. Исторический памятник…

— Значит, так надо, — без твердой уверенности рассудил Прилуцкий.

Пришел комэск и развеял все сомнения. В ливадийском дворце командование 11-й немецко-фашистской армии решило закатить банкет по случаю взятия Севастополя. Ожидалось прибытие высшего командования вермахта.

Мы подготовились, ждали сигнала. Оставляя за собой длинный хвост пыли, к взлетной полосе подкатила командирская «эмка». Из нее выскочил майор Пересада.

— Отставить вылет! Получено приказание адмирала Исакова: ночью срочно заминировать подходы к порту и бухты Севастополя.

— А как же с банкетом?

— Удар по Ливадии нанесут сороковой и пятый…

Ну и денек! Снова закипела работа по замене бомб на мины. Бомбы оставили только на двух машинах, которые должны были имитировать удар по Севастополю, чтобы отвлечь противника от операции по минированию.