— Почему вы так побледнели и осунулись? — встревожилась госпожа Хитати.

— Ах, и не говорите, — тут же откликнулась кормилица, — просто ума не приложу, что случилось с нашей милой госпожой в последние дни. Она изволит отказываться от еды, не знаю, уж не заболела ли?

— В самом деле странно. Быть может, тому виною злые духи?

Или… Нет, это невозможно, ведь совсем недавно мы вынуждены были отменить паломничество в Исияма…

Скоро стемнело, и на небе появилась луна. Невольно вспомнив, как прекрасна она была в тот предрассветный час, девушка заплакала. Она понимала, что теперь не время лить слезы, и все же…

Призвав к себе монахиню Бэн, госпожа Хитати принялась беседовать с ней о прошлом, и та долго рассказывала, как хороша была ее покойная госпожа, какой нежной, чувствительной душой она обладала и как, истерзанная мучительными сомнениями, растаяла прямо на глазах.

— Будь она жива, ваша дочь сообщалась бы с ней теперь точно так же, как с супругой принца, — говорила монахиня. — Каким утешением это было бы для нее, ведь она так одинока здесь.

«Уж моя-то дочь не хуже других, — подумала госпожа Хитати. — Если все выйдет так, как я задумала, она и супруге принца не уступит».

— Ах, вы не поверите, как беспокоилась я за судьбу дочери, — сказала она вслух, — но похоже, что теперь можно вздохнуть с облегчением. Когда она переедет в столицу, мне вряд ли придется бывать здесь, а ведь как хорошо, никуда не торопясь, поговорить о былых днях.

— Принято считать, что мое обличье не предвещает ничего доброго, поэтому я не смела докучать вашей дочери своим присутствием, и мы почти не сообщались. Но как же мне будет одиноко, когда она уедет! Конечно же, я понимаю, что ей не место в этой глуши, и рада, что она будет жить в столице… Господин Дайсё — человек редких достоинств. К тому же его связывает с вашей дочерью не мимолетная прихоть, а глубокое чувство, иначе он вряд ли стал бы ее разыскивать. Впрочем, все это я уже говорила вам раньше, и вы знаете, что это правда.

— Да, видя, как он добр к ней, я неизменно вспоминаю о вас. Ведь именно благодаря вашему содействию… Разумеется, никто не знает, что случится в будущем, и все же… Супруга принца Хёбукё приняла в моей дочери большое участие, возможно даже большее, чем она того заслуживает, но у меня есть основания предполагать, что в доме на Второй линии ей грозит опасность, а мириться со столь неопределенным положением…

— Так, принц Хёбукё слишком любвеобилен, — улыбнулась монахиня. — Думаю, что молодым особам, обладающим чувствительной душой, нелегко служить в его доме. Вот и дочь госпожи Таю как-то жаловалась мне… Принц так хорош, что устоять просто невозможно, но вместе с тем никому не хочется навлекать на себя гнев госпожи.

Девушка лежала молча, прислушиваясь к их разговору. Интересно, что бы они сказали?..

— Да, положение непростое, — согласилась госпожа Хитати. — Господин Дайсё состоит в браке с дочерью самого Государя, но мы никак с ней не связаны, и, как бы ни сложилась судьба моей дочери, вряд ли кто-то станет сочувствовать ей. Боюсь, что мои слова могут показаться вам дерзкими, но я действительно так думаю. Поверьте, если бы моя дочь повела себя дурно, я запретила бы ей показываться мне на глаза, как ни тяжела была бы для меня разлука. Сердце девушки мучительно сжалось. «Лучше бы мне умереть! — подумала она. — Ведь раньше или позже, она непременно узнает…» Снаружи донесся грозный рев реки.

— Отроду' не видывала такой ужасной реки, — заметила госпожа Хитати. — И моя дочь должна влачить луны и годы в этом диком месте! Я уверена, что господин Дайсё чувствует себя виноватым, иначе и быть не может.

Весьма самонадеянная особа!

Дамы тут же заговорили о том, как быстра и опасна река Удзи.

— Я слышала, что совсем недавно внук перевозчика, промахнувшись шестом, угодил в воду и сразу же утонул, — сообщила одна.

— Так, эта река унесла многие жизни, — вторила ей другая. «Велико будет горе моих близких, если я исчезну неведомо куда, — думала девушка, — но их печаль скоро иссякнет. Если же я останусь жить, мне придется влачить поистине жалкое существование. Униженная, осыпаемая беспрерывными оскорблениямн… Да, меня ждут одни страдания».

Ничто не удерживало ее в этом мире, более того, смерть казалась ей единственным выходом, и все же как грустно… Притворяясь спящей, девушка прислушивалась к излияниям матери и постепенно пришла в совершенное отчаяние. А та, недовольная болезненной худобой и бледностью дочери, призвала кормилицу и принялась бранить ее.

— Следите за тем, — говорила она, — чтобы в покоях госпожи постоянно произносились молитвы. Кроме того, надобно поднести дары местным богам или прибегнуть к помощи очистительного омовения.

Могла ли она вообразить, что ее несчастная дочь и без того беспрестанно помышляет об омовении в Священной реке?.. (181)

— У вас слишком маленькая свита, — озабоченно говорила госпожа Хитати. — Следует отобрать самых достойных, а новеньких пока оставьте здесь. От прислужниц многое зависит. Отныне госпоже придется сообщаться с высокородными особами, и, хотя сама она кротка и миролюбива, мало ли что может случиться, особенно если в доме царит дух соперничества. И не забывайте об осторожности.

— Ну что ж, мне пора, — добавила она. — Я ведь должна позаботиться и о вашей сестре.

— О, не покидайте меня! — в отчаянии взмолилась девушка. Ей было страшно. Неужели она никогда больше не увидится с матерью? — Мне нездоровится, и я боюсь оставаться одна. Возьмите меня с собой, позвольте хотя бы некоторое время пожить с вами.

— О, если бы я могла! — плача, возразила госпожа Хитати. — В доме теперь так шумно и так тесно, ваши дамы не смогут сделать больше ни стежка, а ведь времени осталось совсем мало. Поверьте, я не брошу вас, даже если волею судьбы вы окажетесь вдруг в уезде Такэо.[60] Ах, когда б у вас была мать более высокого звания…

В тот день принесли еще одно письмо от Дайсё, которому, судя по всему, сообщили, что девушка нездорова.

«К сожалению, я не имею возможности навестить Вас лично, — писал он, — ибо у меня накопилось много неотложных дел. Увы, чем ближе день нашей встречи, тем труднее выносить разлуку…»

Весьма длинное письмо прислал и принц Хёбукё, до сих пор так и не получивший ответа.

«Что тревожит Вас теперь? — спрашивал он. — Боюсь, как бы не устремились Вы в те земли, о которых прежде не могли и помыслить (108). Когда б Вы знали, как тяжело у меня на сердце…»

Гонцы, уже сталкивавшиеся здесь однажды в пору дождей, и на этот раз пришли почти одновременно. Посланец Дайсё, приметив человека, которого он иногда встречал в доме Дайнайки, спросил его:

— Вы так часто бываете здесь. К чему бы?

— Да есть тут одна дама, с которой я время от времени обмениваюсь письмами, — ответил тот.

— И сами их ей вручаете? Что-то подозрительно. Почему вы не хотите сказать мне правду?

— Что ж, если вы хотите знать правду, я передаю письма от господина Токикаты к одной из здешних дам, — признался гонец.

«Странно… Что-то все-таки здесь не так», — не поверил посланец Дайсё. Но поскольку время для объяснений было неподходящее, не стал настаивать, и они разошлись. Однако, будучи человеком предусмотрительным, он подозвал мальчика из своей свиты и сказал ему:

— Постарайся не спускать глаз с того человека, но так, чтобы тебя самого не заметили. Посмотри, действительно ли он войдет в дом господина Токикаты.

— Он вошел в дом на Второй линии и передал письмо господину Дайнайки, — доложил мальчик, вернувшись.

Гонцом же принца был человек весьма низкого звания и не очень сообразительный. Ему и в голову не пришло, что за ним следили. К тому же он не знал всех обстоятельств. Да, будь он осторожнее…

Посланец Дайсё прибыл в дом на Третьей линии как раз в тот миг, когда Дайсё собирался ехать на Шестую линию, где в те дни изволила пребывать Государыня-супруга. Свита его была сегодня довольно скромной. Вручая письмо приближенному Дайсё, посланец сказал, словно оправдываясь: