— Человек, состоящий на службе у самой Государыни, он назвал себя Тайра Сигэцунэ.

Видя, что принц не желает уходить и совершенно не думает о том, какие это может иметь последствия, Укон сходила за гонцом и, проведя его в западную часть дома, принялась нарочно громко расспрашивать. Вместе с ним пришел человек, первым сообщивший им эту новость.

— Принц Накацукаса уже во Дворце, — сказал гонец. — И Дайбу из Службы Срединных покоев тоже выезжает. По пути сюда я видел, как выводят его карету.

«А вдруг Государыне и в самом деле стало хуже? Ведь и такое бывает», — подумал принц и, еще раз излив свои обиды и поклявшись девушке в верности, поспешно вышел, ибо прослыть непочтительным сыном ему все-таки не хотелось.

Девушка же, словно очнувшись наконец от страшного сна, вся в холодном поту упала на ложе. Кормилица, плача, обмахивала ее веером.

— Боюсь, что в этом доме вас слишком многое будет стеснять, — говорила она. — Такое начало не предвещает ничего хорошего. Какое бы высокое положение ни занимал принц, он не вправе настолько забывать о приличиях. Вам следует вступить в союз с человеком посторонним, это совершенно очевидно. Желая пристыдить принца, я, словно грозный демон, вперила в него взор и придала лицу своему столь свирепое выражение, что ему явно стало не по себе. Наверное, я окончательно уронила себя в его глазах. Правда, он тоже не остался в долгу и больно ущипнул меня за руку. Ну скажите, может ли столь важная особа позволять себе такое? Я еле удержалась от смеха.

— А в том доме опять бранились, — продолжала кормилица. — «Вы только о ней одной и заботитесь, а моих детей совсем забросили! — кричал господин. — Разве можно оставаться где-то на ночь, когда в доме гость? Это неприлично». Он был слишком груб с вашей матушкой. Даже простые слуги слышали, как он ругался, и жалели ее. А все из-за этого негодного Сёсё. Вы же знаете, они и прежде часто ссорились, но довольно быстро мирились, а тут…

Однако девушка не слушала. Мало того, что она испытала такое потрясение, ее еще мучило сознание своей вины перед Нака-но кими. Все чувства ее были в смятении, и она лежала ничком, рыдая. Испуганная кормилица принялась утешать госпожу и на этот раз попыталась представить все в более светлых тонах.

— Стоит ли так кручиниться? — сказала она. — Гораздо печальнее участь тех, у кого нет матери. Вот они-то действительно беспомощны. На первый взгляд может показаться, что девушки, оставшиеся без отца, более достойны жалости, но, по-моему, лучше не иметь отца, чем жить с ненавидящей тебя злобной мачехой. Уж мать-то никогда не оставит свое дитя. Нет, вы не должны унывать. Да и Каннон из Хацусэ всегда вам поможет, вы ведь не зря столько раз ездили туда, хоть и не приучены к тяготам пути. Вот и я денно и нощно молюсь о том, чтобы вам улыбнулось наконец счастье и чтобы все, кто теперь пренебрегает вами, были поражены, узнав, какая удача выпала вам на долю. О, я не верю, что моей госпоже суждено прожить жизнь, не видя ничего, кроме насмешек и оскорблений…

Между тем принц собрался в дорогу. Потому ли, что отсюда было ближе до Дворца, или по какой другой причине, но только решил он выехать через западные ворота, и скоро девушка услышала его голос, с неповторимым изяществом произносивший прекрасные старинные стихи. Впрочем, вряд ли ей доставило это удовольствие, скорее напротив… Принцу сопутствовало человек десять придворных, которые вели под уздцы коней в роскошной сбруе.

Догадываясь, как должна страдать девушка, Нака-но кими, притворившись, будто ей ничего не известно, послала за ней служанку.

«Заболела Государыня, и принц уехал во Дворец. Сегодня ночью он не вернется. А мне немного нездоровится, очевидно после мытья головы, и я не встаю. Приходите ко мне, ведь и вам, наверное, скучно».

«К сожалению, я сама неважно себя чувствую, и мне хотелось бы немного отдохнуть», — передала девушка через кормилицу.

— Но что с вами? — немедля осведомилась госпожа.

— О, ничего особенного, просто немного не по себе… Сёсё и Укон понимающе переглянулись:

— Как все это должно быть неприятно госпоже…

Впрочем, они сочувствовали и девушке, и теперь более, чем когда-либо. Да и сама Нака-но кими жалела ее.

«Представляю себе, как она страдает, — думала она. — Дайсё столько раз говорил мне о ней, но теперь его намерение может поколебаться. Человек легкомысленный, пылкий всегда готов придраться к пустякам, верить неосновательным слухам, однако, если произойдет что-нибудь важное, он скорее всего не придаст этому значения. Другое дело Дайсё. Он привык все принимать близко к сердцу, но при этом "печалится молча" (474), никому не поверяя своих обид. Боюсь, что на долю этой несчастной выпадет немало испытаний. Долгие годы я не подозревала о ее существовании, а теперь не в силах пренебречь ею. Да и как не пожалеть эту милую особу? Право, тягостно жить в этом мире… Мне тоже довелось изведать немало горестей, и все же я оказалась счастливее, хотя когда-то казалось, что и мне… Если бы еще и Дайсё смирился и перестал докучать мне изъявлениями своих чувств, на которые я не могу ответить…»

Густые волосы Нака-но кими сохли чрезвычайно долго, и продолжительное бодрствование утомило ее. Облаченная в тонкое белое платье, госпожа казалась особенно стройной и изящной.

Девушка в самом деле чувствовала себя больной, но кормилица настаивала:

— Вы не должны отказываться, если не хотите, чтобы госпожа заподозрила неладное. Соберитесь с духом и пойдите к ней. Но сначала я все объясню Укон.

Подойдя к перегородке, она сказала:

— Я хотела бы поговорить с Укон. — И та не замедлила выйти.

— После того неприятного случая моя госпожа не на шутку расхворалась, у нее даже поднялся жар. Подумав, что беседа с вашей госпожой может ее утешить… Она так страдает, бедняжка, хотя, как вы знаете, за ней нет никакой вины. Будь она хоть немного опытнее… Разумеется, все это понятно, но нельзя не пожалеть ее.

И, подняв девушку, кормилица повела ее в покои Нака-но кими. Несчастная не помнила себя от стыда и страха. В самом деле, что могли подумать дамы? Но от природы кроткая и всегда покорная чужой воле, она позволила подвести себя к госпоже и села спиной к огню, чтобы та не заметила ее влажных от слез волос. Дамы, считавшие, что в целом мире нет женщины прекраснее их госпожи, вынуждены были признать, что гостья не уступает ей ни в благородстве, ни в миловидности.

«Легко станется, что принц не устоит перед этой особой, — подумали Укон и Сёсё. — Он пленялся и не такими красавицами, если они были ему внове. Склонность же эта может иметь пагубные для всех последствия».

Девушка сидела перед госпожой, не прикрывая лица, и обе дамы имели возможность разглядеть ее как следует. Нака-но кими ласково беседовала с гостьей о том о сем и между прочим сказала:

— Мне хочется, чтобы вы чувствовали себя здесь совсем как дома. Я до сих пор не могу примириться с утратой любимой сестры и неустанно сетую на судьбу… А вы так похожи на нее. Видеть вас, и то утешение. Вы и представить себе не можете, как я рада вам. Рядом со мной нет ни одного близкого человека, и если бы вы полюбили меня так же, как любила когда-то она…

Ее слова привели девушку в еще большее замешательство, и она не сразу нашлась, что ответить. Увы, в ней сохранилось немало провинциального…

— Я стремилась к вам все эти годы, но жила слишком далеко… — выговорила она наконец, и ее юный голос звучал так нежно, так мелодично. — Теперь, когда я вижу вас, мне кажется, что все беды мои позади…

Попросив дам принести свитки с картинками, Нака-но кими стала разглядывать их вдвоем с гостьей, в то время как Укон читала текст. Это занятие показалось девушке столь увлекательным, что, отдавшись ему, она забыла обо всем на свете и почувствовала себя гораздо непринужденнее. Ее лицо, озаренное огнем светильника, поражало удивительной правильностью и изяществом черт, кротким и вместе с тем необыкновенно благородным выражением. Прелестные глаза, чистый, нежный лоб… Сходство с Ооикими было настолько велико, что Нака-но кими, забыв о картинках, не могла оторвать от нее взора. Она невольно сравнивала девушку с ушедшей сестрой, и на глазах у нее навертывались слезы.