Она осторожно толкнула дверь. Стала спускаться по наружной лестнице. Охранников внизу не было. Она не сразу их заметила под одной из галерей монастырских построек. Они о чем-то разговаривали с монахом, смеялись. Из рук в руки передавали мех с вином. Эмма неслышно спустилась в сад, по росистой траве пошла к Ги.

Молодой аббат замер, увидев ее перед собой. Шагнул было к ней, потом отступил.

– Нет, не подходи. Я уже не болен, но тебе нет нужды видеть меня.

Она остановилась в двух шагах.

– Ох, Ги, какая мне разница, как ты выглядишь. Разве я все еще та девочка, что засматривалась на тебя в праздник мая? А то место, что ты занимаешь в моем сердце, та сестринская любовь, что я к тебе испытываю… Какое мне дело, что сделала с тобой оспа? Милый мой Ги! Как я рада, что ты жив!

Она взяла его руки в свои. Он стоял понуро.

– Они не имели права так поступать сегодня с тобой. Они прикрывались твоим телом, как щитом!

В его голосе звучал гнев. Тот гнев, что довел ее сегодня до состояния шока. Гнев и страх. Но Ролло доказал, что ей нечего бояться. И сейчас она при мысли об этом испытала нечто, похожее на тихую радость. Вздохнула.

Ги по-своему истолковал ее вздох.

– Прости меня, Птичка. Прости, что не смог защитить тебя. Я пытался…

– Я знаю. Я видела.

– Я ничего не мог, – как в трансе повторил Ги. – Они все решили без меня. Они просто оттолкнули меня и заперли. Но позже я пошел к Далмацию и сказал, что поведаю обо всем герцогу Нейстрийскому. Далмаций лишь смеялся. Твердил что-то о чуде с покрывалом. Пьян был, как свинья.

Они стояли какое-то время в тишине. Было удивительно тихо. Город, полный людей, воинов, животных – затих после бурного дня. Далекая перекличка часовых казалась чем-то незаметным за шелестом листвы. Где-то раздался звук, издаваемый летучими мышами, одиноко завывала собака. Из часовни вышли монахи. Ги с Эммой непроизвольно отошли. Стояли теперь возле самого креста. При свете пламени лампы, освещавшей подножие креста, Эмма отчетливее различал лицо Ги, страшные рубцы на нем, красные пятна на коже, когда-то бывшей гладкой и смуглой, как бархат. Со временем они станут не так заметны. Но сейчас… Он заметил сочувствующее выражение у нее в глазах.

– Не смей на меня так глядеть! Я – ничтожество. Ведь я сделал все возможное, чтобы вырвать тебя от норманнов, а оказалось, что среди франков тебе приготовлено лишь заключение и опасность. Они держат тебя под замком, они прикрываются тобой. А я… Что я могу?

Свет лампады у креста освещал его искаженное лицо. Потом оно стало спокойным, но неожиданно он сильно сжал ее руку.

– А он молодец… Этот твой Ролло. Мне рассказали, что он сделал ради тебя. Теперь я понимаю, за что ты его полюбила. Ему все нипочем. А они думали его крестить, поставить на колени. Герцог Роберт… Где он? Он уже небось и забыл о своих планах, изменил их в угоду каким-то политическим расчетам. Ролло же последователен до конца. Он любит тебя – и все тут. И он достоин самой красивой женщины франков. Благослови, Боже, вас обоих!

От этих слов Эмме стало и хорошо, и больно. Она тихо заплакала, слезы так и текли из ее глаз. Ги не сразу заметил это. Его же отвлекало что-то иное, какой-то шум, вскрик, голоса. В саду шумели под ветром деревья. Мутный месяц слабо светил сквозь дымку. Ги оглянулся. Нет, все тихо. И тут он увидел рядом заплаканное лицо Эммы, и жалость, нежность к ней переполнили его душу.

– О, нет… Радость моя, Птичка…

Забывшись, он нежно привлек ее к себе, и Эмма задрожала, тихо всхлипывала у него на плече. Ей так нужны были сейчас чье-то участие и поддержка. А плечо Ги было таким крепким, надежным. Он ласково погладил ее по волосам, шептал утешительные слова. Ей так нужны были сейчас чьи-то доброта и сила.

Постепенно она успокоилась. Тепло объятий Ги, шелест листвы, тишина умиротворили ее. Она чувствовала себя в кольце надежных рук. Но постепенно она пришла в себя. В мозгу даже засвербила неприятная мысль об оспе. Она опасалась ее не меньше других. И ее пугала не столько смерть, как возможность остаться обезображенной. Как она тогда покажется Ролло?

В груди шевельнулся отголосок гадливости.

– Пусти меня, Ги.

Он словно застыл. Ей пришлось приложить усилие, чтобы разнять кольцо удерживающих ее рук.

– Ги…

Он не глядел на нее. Был странно напряжен. Глядел на что-то у нее за спиной. Она оглянулась.

Позади их неподвижно стояла мужская фигура.

Эмма не поверила своим глазам. Даже во мраке она узнала его. Это был Ролло.

Ролло дождался, когда в Шартре отзвонят колокола. Совсем стемнело. В лагере викингов костров было мало, так как франки не должны были заметить, что их противники готовы к выступлению.

Ролло последний раз обошел свое войско. В темноте еле различал лица воинов. А город был освещен и шумен в своей неприступности. Черные, покореженные, с разбитыми зубьями стены стояли монолитом. Ролло правильно рассчитал – сегодня в городе празднуют победу и бдительность ослаблена. Франки вряд ли решат, что северяне осмелятся предпринять новую попытку нападения до утра.

Ролло набрал полные легкие свежего влажного воздуха, резко выдохнул. Пора! Он вернулся к палатке, где его ожидали пятеро отобранных им викингов. Среди них был и Лодин. Волчий Оскал сам вызвался сопровождать Ролло. Чувствовал себя виноватым перед ним и хотел лично участвовать в опасном предприятии. Ролло не перечил. Сейчас было не до сведения счетов, а Лодин опытный воин. К тому же ловок и трезв разумом. Однако Ролло нахмурился, когда увидал среди ожидавших Рагнара. Тот тоже выявил желание пойти с Ролло.

– Мне нечего делать в лагере, где всем распоряжается Геллон. И я должен убедиться, что ты предпринимаешь этот шаг, чтобы впустить нас в город, а не просто задумал похитить свою рыжую.

Ролло гневно взглянул на него, но сдержался. По сути, Рагнар сказал то, о чем подозревают и другие. Поэтому Ролло не стал препятствовать. Им не повредит, если с ними будет на одного человека больше. К тому же, если с ним будет датчанин, это усыпит подозрения тех, кто сомневается.

Было решено идти без доспехов, чтобы их звоном не привлечь к себе внимание. Ролло отдал кольчугу Риульфу. Мальчик был взволнован.

– Я буду молиться за вас. Всем богам.

Ролло лишь взлохматил ему волосы. Понимал малыш, на какое опасное предприятие идут ярлы.

– Если я не вернусь, позаботься о Гладе.

Они разделись до пояса, измазали себя влажной глиной, чтобы быть менее заметными. Пошли, не оглядываясь.

Месяц еле светил сквозь тучи. Они продвигались бесшумно, стараясь, чтобы их не заметили охранники со стен. Над парапетом стены были приподняты на шестах бочонки с горящей смолой и сама стена, и близлежащие к ней участки были ярко освещены. Меж зубьев мелькали шлемы охранников. Приходилось прокрадываться почти ползком. Наконец они добрались до одинокой башни над Эвьером. Здесь было меньше огней, так как стена была здесь наиболее высокой, и франки менее всего ожидали, что именно ее выберут нападающие для проникновения.

Викинги замерли, прижавшись к толще стены. Массивная башня с проломанной стеной наверху затемняла их укрытие. Покореженная балка выступала во мраке как раз над их головами. Порой сверху появлялся слабо различимый силуэт охранника. Слышно было, как он что-то негромко напевает. Когда он отходил на другую сторону, пения было почти не слышно. Ролло выждал один из таких моментов, повернулся к одному из своих людей.

– Олаф, ты лучший стрелок среди нас. Видишь этот выступ балки. Ты должен так пустить стрелу, чтобы она перелетела через нее и упала недалеко от нас.

Бородатый Олаф взял лук. Стрела была особая, с тяжелым длинным острием. За оперенье к ней была прикреплена крученая прочная веревка, длинный конец которой, сложенный кольцом, лежал на земле. Олаф пригляделся в темноте, и когда напевающий охранник отошел на противоположный конец площадки, пустил стрелу. Во мраке они ее не видели, лишь услышали негромкий стук, когда стрела упала на землю. Веревка зацепилась за балку.