— Капитан Клокачёв! Поздравляю вас — матросом!

Он не знал тогда, что «Европа» сделала манёвр, обходя подводный камень. Корабль описал петлю и снова устремился в атаку.

Теперь «Евстафий» возглавлял колонну. Он двигался прямо на флагманский корабль турецкого флота — трёхпалубный гигант «Реал-Мустафа». Подпустив поближе русский флагман, турки грянули бортовым залпом. Но лишь на миг сбилась с такта громкая и ликующая музыка. Качнувшись от удара, русский корабль по-прежнему шёл вперёд. И вот, когда офицеры «Евстафия» уже ясно различали не только фигуры, но и глаза на лицах турок, раздалось долгожданное:

— Огонь!

Корабль дружно ударил всем бортом. Длинные языки пламени скользнули над водою, словно провожая полетевшие в неприятеля ядра. Чёрные клубы порохового дыма на минуту закрыли взор. Офицеры ещё показывали друг другу на проломы в бортах турецкого флагмана, а внизу, на пушечных палубах, канониры уже закладывали в пушки «картузы» — заряды пороха, заталкивали ядра, подкатывали орудия к портам,[5] готовясь к следующему залпу.

И грянул бой! Турецкие ядра так и сыпались на «Евстафия».

С треском проламывали древесину, прорывали паруса. Лопнувшие снасти, как змеи, извивались по палубе. Но не останавливались ни на мгновение в страшной своей работе артиллеристы «Евстафия». Без передыху, без глотка воздуха в смраде и чёрном пороховом дыму заряжали они огромные пушки с клеймами оружейного завода далёкой Тулы, наводили прицелы, подносили пальник — и успевали отскочить, когда, изрыгнув ядро, пушка отпрыгивала назад, как живая, на всю длину сдерживавших её цепей…

Ветер внезапно затих, прорванные паруса обвисли. Лёгким, незаметным течением израненный «Евстафий» несло на «Реал-Мустафу». Когда стало ясно, что столкновение неминуемо, матросы бросились к оружию, похватали ружья, пистолеты, сабли. С корабля на корабль полетели на верёвках тяжёлые стальные крючья.

— Вперёд! На абордаж! — прозвучала команда, и русские матросы бросились на палубу турецкого корабля. Турки почти не оказывали сопротивления. Объятые ужасом, они сотнями прыгали в воду, надеясь спастись на вертевшихся поблизости мелких судах. Между тем над корпусом турецкого корабля всё выше поднимался дым, из-под палубы появлялись язычки пламени — корабль горел. Огонь побежал вверх по снастям, запылала огромная мачта. В этот миг к «Евстафию» подошло наше посыльное судно, и адмирал Спиридов, подчиняясь морскому уставу, вместе со своим штабом перешёл на него с горящего корабля.

Капитан «Евстафия» Круз отказался покинуть свой корабль в разгаре боя.

И тут пылавшая, как свечка, мачта турецкого флагмана переломилась пополам и рухнула на палубу «Евстафия», разбрасывая снопы искр. Судьба его решилась в одно мгновение: одна из головешек попала в пороховую камеру, раздался чудовищной силы взрыв, и русский корабль разнесло в щепки. Дождь обломков взлетел под облака, а потом осыпался на поверхность, калеча и топя тех, кто мог ещё спастись.

Со всех русских кораблей были спущены шлюпки, чтобы подобрать терпящих бедствие сотоварищей. Спасённых было немного. Около пятисот русских моряков нашли себе могилу в тех далёких водах. Среди уцелевших были Спиридов, бригадир Ганнибал. Матросы вытащили из воды потерявшего сознание капитана «Евстафия». Были спасены флаг «Евстафия» и почётный трофей — флаг «Реал-Мустафы».

Турецкий флагман пылал, как факел. Через четверть часа и он, в свой черёд, взорвался с ужасным грохотом.

Страшное зрелище это, казалось, способно было выбить дух и из русских, и из турок. Но не тут-то было! Бой теперь кипел по всей линии. «Три иерарха», «Не тронь меня», «Европа», «Саратов» и другие наши корабли громили турок прямой наводкой.

То там, то здесь на палубах турецких кораблей вспыхивало пламя. И турки не выдержали. Беспорядочно стали они отступать в сторону Чесменской бухты, ища там укрытия от разящих ударов русских пушек.

Так закончился бой, продолжавшийся около двух часов.

На нашей эскадре царило оживление, — будто и не было смертельного сражения, будто и не потеряли мы боевых товарищей. Деловито плотники латали пробитые борта, боцманы доставали паруса взамен изорванных в клочья, мирно дымили камбузы — корабельные кухни. Меж высоченных громад линейных кораблей скользили по притихшей воде пролива баркасы и катера, перевозившие лекарей к раненым, посыльных офицеров с донесениями, священников для отпевания погибших.

На «Трёх иерархах» держали совет командиры. Решено было: не дать противнику роздыху, запереть его в Чесменской бухте и бить до последнего изо всех орудий. И также решено было пустить на него брандеры.

Про брандеры что сказать тебе, друг мой? Это небольшие суда, загруженные порохом и прочим легко воспламеняющимся грузом. Надо такое судёнышко подвести к вражескому кораблю, скрепить с ним намертво крючьями и канатами, запалить, а там — помоги бог вернуться восвояси в шлюпке! Казалось бы — простое это дело. Но беда в том, что тихоходные эти судёнышки (а быстроходный корабль никто на распыл не пустит) оказываются лёгкой мишенью для артиллерии врага, и потому слишком опасно это дело для моряков, чтобы шли они, не дрогнув сердцем, на огненную погибель.

Бригадир Ганнибал получил приказ снарядить четыре брандера, и по кораблям эскадры бросили клич — собирали добровольцев. Таких набралось немало. Был среди них и я.

День 25 июня прошёл в подготовке к решительному сражению. Ещё до его начала наше бомбардирское судно «Гром» отправилось ко входу в бухту, получив приказ стрелять издали по вражескому флоту.

«Гром» был широкий, неуклюжий корабль, наскоро перестроенный из «купца» — торгового судна. Из-за малой осадки его вдосталь покачало в штормах. Корабль был, как говорят мореходы, «туповат на паруса», то есть не скор на ходу, и в дальнем плавании мы частенько оставались позади всей эскадры.

За весь поход до Наварина нам не пришлось показать себя в жарком деле, и моряки «Грома» рвались в бой.

Гордо, как на учениях, мы шли близ высоких, обрывистых берегов. Турецкий флот расположился в бухте широким полумесяцем: лёгкие суда, гребные галеры — ближе к берегу, а впереди — линейные корабли. Они стояли в тесноте, как кому пришлось: некоторые суда носом к берегу, другие кормой. Турки не ожидали, что вскоре после жестокого боя мы найдём в себе достаточно духа, чтобы снова напасть на них.

Но на берегу дозорные не дремали, прогремел выстрел сигнальной пушки, над водной гладью к нам донеслись слова команд на чужом языке, забили барабаны, хрипло протрубили военные трубы.

Мы бросили якоря на расстоянии прицельного выстрела.

Лёгким северным ветерком корабль наш развернуло бортом к неприятелю. Грянул залп, за ним другой. Команда действовала дружно и весело. Все знали — главное ещё впереди. Наше дело — не сплоховать на зачине.

Вечерний ветерок уносил клубы порохового дыма, на волнах колыхались обгорелые обломки, напоминавшие о вчерашнем бое.

Солнце опустилось в море. И сразу же, как бывает в этих широтах, наступила тьма. Но вот над высокими берегами Чесменской бухты возникло бледное сияние, и поднялась полная луна. Она осветила и бухту, и силуэты гор, и замершие посреди водной глади корабли.

До полуночи оставался час, когда на мачте «Ростислава» по приказу адмирала Спиридова подняли фонарь — сигнал к атаке.

Три корабля: «Европа», «Надежда благополучия», «Не тронь меня» — снялись с якорей и двинулись ко входу в бухту, где продолжал своё ратное дело наш «Гром».

Первым подошёл линейный корабль «Европа». Он бросил якорь в опасной близости от линии врага. Видно, оплошка, которую капитан Клокачёв допустил вчера на глазах всего флота, не давала ему покоя. Турки тут же перенесли огонь своих орудий на наш линейный корабль. Но на «Европе» не дрогнули.