Антифашистский блок установил контакты с гетто других городов. Связистка АБ Рыся Грынгруз посещала гетто Кракова, Ченстохова и Бендзина; связь с гетто Белостока, Вильнюса, Каунаса и Шауляя поддерживали от имени блока польские харцеры Генрик Грабовский, Ядвига Дудзец, Ирена Адамович и Вальтер.

Анджей Шмидт, Анелевич, Тененбаум, Густав Алеф создали в гетто боевую организацию Антифашистского блока, насчитывавшую к маю 1942 г. более 500 человек. Группы-пятерки боевиков обучались стрельбе, подрывному делу, санитарной службе, слушали лекции о Леккерте, Ботвине и других героях боевых акций — евреях в революционном прошлом Польши.

Большой проблемой было отсутствие оружия и недостаток людей, прошедших военную службу. Те немногие в гетто, кто получил военное образование, в свое время устроились на службу в полицию, и рассчитывать на них было нечего. Единственным преподавателем военного дела стал ветеран испанской войны Картин — «Шмидт». Его ученики возглавили боевые группы, руководили вооруженным восстанием. (Сам он не дожил до этого момента.)

Во всех гетто, где появились боевые организации, в том числе и в Варшавском, шли споры о методах вооруженной борьбы. Коммунисты требовали немедленно уходить в леса, где можно наносить врагу максимальный урон при минимальных собственных потерях, устраивать диверсии и вести партизанскую войну. Сионисты полагали, что предстоящая борьба примет характер чисто еврейского изолированного восстания, поскольку помощь со стороны других народов считали нереальной. Главную задачу боевой организации они видели в защите населения гетто, как бы тяжелы здесь ни были условия боя.

Антифашистскому блоку не удалось стать массовой организацией. Население гетто, вырванное из привычных условий жизни, с большим трудом осваивало первичные, самые примитивные формы борьбы. Наиболее энергичные среди бедноты искали заработка в шопах, в мелкой торговле и промышляя контрабандой, остальные были пассивны, исчерпывали энергию в уличных скандалах, в крайнем случае находили решимость вырваться из рук еврейской полиции во время отправки на принудительные работы.

При оторванности от внешнего мира и отсутствии регулярной информации настроения масс колебались от необоснованного оптимизма до крайнего уныния. То ждали близкого конца войны и революции в Италии и Германии, где население якобы открыто возмущается расправой над евреями, то утверждали, что народы мира равнодушны к их судьбе. Оптимистические ожидания в целом преобладали, и поскольку только чудо могло спасти евреев, они страстно ожидали чуда. Многие верующие усматривали в окружавших их ужасах верный признак приближения Страшного суда и появления мессии. Повсеместно занимались всевозможными кабалистическими выкладками. Одни говорили, что евреи избавятся от всех бед ровно через девять месяцев после начала войны, ибо их страдания являются родовыми муками перед началом новой жизни, другие обосновывали свои пророчества более сложными подсчетами и ссылались на священные книги. Второго пришествия ждали чуть ли не с субботы на субботу, каждый раз объясняя отсрочку ошибками в подсчетах.

Гетто полнилось самыми невероятными слухами. В начале 1940 г. несколько раз волнами разносилась весь о том, что Советский Союз предъявил Германии ультиматум, что сражения идут уже недалеко от Варшавы, что в войну против Гитлера вступила Италия. Весной и летом 1940 г. утверждали, что отступление англо-французов — ловушка, весьма искусный маневр, гибельный для немцев.

16 мая 1941 г. около полудня по гетто с молниеносной быстротой разнесся слух о смерти Геринга. (Рингельблюм полагал, что все началось с сообщения о смерти какого-то пастора, то ли Герлинга, то ли Гертлича.) С каждой минутой новость обрастала все более фантастическими, причудливыми подробностями. Уже говорили, что Геринг бежал и получил смертельное ранение после партсъезда, на котором якобы выявились острые разногласия в гитлеровской верхушке. Многие «замечали», что немцы выглядят подавленными, кто-то слышал разговоры о перемирии на фронтах. Люди вздохнули свободнее, уже устраивались импровизированные банкеты, некоторые даже собрались покинуть гетто, уверенные, что теперь никто не осмелится их задержать. Горькое отрезвление, впрочем, не помешало через несколько дней возродиться надеждам — теперь в связи с полетом Гесса в Англию. Снова в гетто заговорили о разногласиях в верхах третьего рейха, об убийстве Геринга и т. п.

Много раз праздновали варшавские евреи смерть Гитлера. Поголовное убеждение, что власть фашистских безумцев не может быть длительной, порождало стремление как-то «пережить» гитлеровцев, не более. Даже среди общественного актива преобладало мнение, что прямая борьба с нацистами бесперспективна и что задача состоит в культурной работе и организации взаимопомощи до момента освобождения.

О том, как неимоверно трудно было организовать в условиях гетто активное сопротивление, убедительно писал Михаил Борвич. Он отмечал, что многие жители гетто не знали условий местности, в которую были переброшены внезапно и насильственно, что были нарушены столь важные на первых порах для всякой конспиративной деятельности контакты людей, знавших друг друга и доверявших друг другу. Крайне трудно было найти в гетто необходимые для подпольной работы свободные помещения, все было до отказа набито жильцами, чуждыми друг другу по культурному уровню и общественным интересам, не связанными ни родственными, ни профессиональными узами. «Исходным пунктом каждого плана, — пишет Борвич, — каждой концепции является определение составных факторов, диагноз ситуации и возможность предвидения. В обычных условиях такая оценка опирается на постоянную регулярную повторяемость определенных явлений. Война эту регулярность нарушила. Ход жизни, соотношение сил, взаимозависимость людей, их роль, положение, права и обязанности, ресурсы и запасы — все это непрерывно менялось. Тем не менее в нееврейском секторе и в этой постоянной неустойчивости с течением времени установилась определенная типичность, дающая хотя бы точку опоры для предвидения. Напротив, в условиях жизни гетто правил не было абсолютно никаких. Правовые предпосылки сводились к одной-единственной: евреи изъяты из сферы действия какого бы то ни было права. Согласно этому все постоянно перевертывалось вверх ногами: то меняли распоряжения, касающиеся районов обитания, то корректировали и урезали уже существующую территорию гетто. Каждая перемена такого рода влекла за собой немедленно принудительные и внезапные переселения и перетасовки. Евреев переселяли то из деревни в город, то наоборот (так у М.Борвича. — В. А.), размещали то семьями, то по месту и роду работы. То делали вид, что имеет силу одна справка, то другая. Контрибуцию взимали то в деньгах, то мехами, то иными вещами. Один день был не похож на другой, никак не было времени оглядеться, прийти в себя. Планы и начатая работа уже через несколько дней оказывались бесполезными ввиду полной перемены ситуации».

Гестапо присматривалось к оживлению подпольной деятельности в Варшавском гетто. Весной-летом 1942 г. по гетто прокатилась волна арестов и убийств по заранее подготовленным нацистами спискам. В ночь на 18 апреля были убиты 52 человека, принимавших то или иное участие в выпуске нелегальной прессы, а также ряд контрабандистов, работников подпольных пекарен и даже ставших по тем или иным причинам ненужными еврейских гестаповцев. Их трупы были выброшены на улицу. В мае немецкие органы безопасности уничтожили в Варшавском гетто еще 189 человек. На крышах и в подворотнях караулили переодетые под евреев немецкие жандармы. Немало людей арестовала и выдала немцам еврейская полиция. При попытке вынести из гетто типографское оборудование в руки нацистов попали Пинкус Картин и Самуэль Меретик. (Их выдал провокатор, бывший белогвардеец Киселев, назвавшийся представителем ППР с «арийской стороны». Перед казнью арестованные сумели предостеречь товарищей, и Киселев вскоре был застрелен у себя на квартире боевиками Гвардии Людовой.) 3 июля было объявлено о расстреле еще 110 евреев, в том числе десяти полицейских (как утверждалось в плакатах, — из-за вооруженной схватки между еврейскими рабочими и польской полицией на Восточном вокзале).