Мы просим его мысленно перенестись обратно в школу. Он делает это и судорожно всхлипывает от болезненности эксперимента. Он не может объяснить учителям, что ему надо в туалет, его бьют линейкой, когда он говорит по-испански, дают старые и рваные учебники, в то время когда у англоговорящих детей новые, и переводят в класс для детей с замедленным развитием. 30 минут он путешествует по ужасным школьным годам, к концу рассказа у многих в группе слезы на глазах. Мы просим его снова стать взрослым и сказать маленькому Жозе, что надо быть очень умным мальчиком, чтобы в таких невыносимых условиях выучиться читать и писать по-английски и закончить школу. В конце встречи Жозе громко признает свой ум.

Другие

В сцене важные для клиента другие будут играть свои роли так, как помнит или воображает их клиент. Другие — не объект для изменений. Если отец не дает никаких оснований считать себя любящим родителем, мы не будем смотреть сквозь пальцы на сцену, в которой отец неожиданно становится любящим папочкой. Клиентка может понять своего нелюбящего отца, поспорить с ним, сообщить, что нашла в нынешней жизни человека, который любит ее, и, наконец, может изменить саму себя. Отца она изменить не может. Это центральное утверждение, ибо многие клиенты поддерживают свое несчастье, чтобы заставить измениться родителей; у нас они учатся нести ответственность за себя, неважно, как при этом устроен остальной мир.

Жозе, осознав вначале жуткую обстановку, царившую в его школе, на следующем шаге разбирается со своей первой учительницей. Он помнит ее и, проиграв роль этой учительницы, хотя и не изменяет никак ее саму, зато изменяет себя.

Жозе: Мисс Джонс, мне было всего лишь девять лет, когда я пришел к вам в класс. Вы — моя первая учительница. В школу я раньше не ходил. Все остальные ребята проучились уже три года. Они могли читать, писать и говорить по-английски. Конечно, они говорили по-английски. Я не глупый, если не понимаю по-английски.

Боб: Скажите ей: «Вы глупая, мисс Джонс».

Жозе: Да, вы глупая! Вы глупая и злая… очень глупая. Если бы вы были умной, вы бы поняли, что я не глупый. Я просто не знал английского.

Боб: Сколько времени понадобилось вам, чтобы начать понимать английский в ее классе?

Жозе: Я думаю, дольше, чем должно было бы быть. Понимаете, мы, мексиканские ребята, разговаривали между собой… не по-английски. И мои родители так и не научились говорить по-английски. Да и старшие братья толком до сих пор не говорят. В общем… наверно, целый год.

Боб: Сколько мексиканских детей в классе?

Жозе: Около трети. Нас всех считали глупыми, а я был самым глупым. Так она думала.

Боб: Хорошо. Значит, мисс Джонс каждый день слышала в школе испанскую речь, а вы каждый день слышали английскую. Выучили английский за год? Сколько потребовалось мисс Джонс, чтобы выучить испанский?

Жозе: Она его никогда не выучила. Боб: Так кто из вас глупый? (Жозе и вся группа смеются.)

На ранних этапах лечения мы фокусируем внимание на недостатках других, особенно родителей и старших братьев и сестер, чтобы выявить предписания-решения или рассеять сегодняшнюю взрывоопасную ситуацию. Когда муж с женой постоянно ссорятся, они легче поддадутся лечению, если поймут, что он обучен отцом избегать при помощи ссор несексуальной близости, а она обучена матерью избегать тем же способом сексуальной близости. Суицидальный клиент делает первый шаг к заключению контракта, когда видит, что его позыв к самоубийству есть ответ не на сегодняшнюю ситуацию, а на принятые давным-давно сообщения о себе.

Начав лечение, Мич должен прочувствовать жесткость и перфекци-онизм своего отца. Мич был подавлен, думал о самоубийстве и ругал себя за несовершенство. Переместившись со своим отцом в сцену детства, он понимает, что тот никогда не хвалит его ни за мысли, ни за поступки. Если Мичу что-либо удается, отец требует, чтобы в следующий раз Мич сделал еще лучше. Поняв это, Мич мобилизует свой подавленный детский гнев и кричит: «Я достоин любви, ты, проклятый! Я достоин любви! Это твоя вина, не моя, что ты не знал, как любить меня!». Это его первое новое решение. Позже, уже в другой сцене, он решает: «Я не должен быть верхом совершенства, чтобы жить! Я себя не убью, если не оправдаю твоих ожиданий!».

Некоторые клиенты защищают своих родителей, отказываясь признать родительскую патологию, и таким образом блокируют себя от принятия необходимых новых решений. Когда это происходит, мы часто просим клиента убрать себя со сцены, чтобы лучше в ней разобраться:

Мэри: Эй, идите сюда и сядьте рядом со мной. Увидьте маленькую Кору и ее отца. Представьте себе, что вы терапевт.

или

Мэри: Господи, если бы я росла в такой семье, мне б точно было плохо. Я готова поспорить, что Кора просто не хочет, чтобы другие дети знали, как ей плохо.

или

Мэри: Я знаю, в вашей семье нельзя рассказывать соседям, что происходит в доме. Станьте соседкой и поймите, что она о вас знает.

или

Боб: Я уверен, что ваша предназначение в жизни — оберегать отца. Когда вы были маленькой, как вы его оберегали?

или

Мэри: Понятно, вы пытались сделать вашу мать счастливой. Была ли она счастлива до вашего рождения?

Джеб: Нет. Ее мать умерла, когда она была совсем юной.

Мэри: И приемная мать не сделала ее счастливой? А сейчас она счастлива?

Джеб: Нет.

Мэри: Итак, всю ее долгую жизнь после смерти матери никто не смог сделать вашу маму счастливой. Правда? Скажите ей: «Никому не удается сделать тебя счастливой».

Хью хочет преуспеть в качестве семейного терапевта. Он приносит запись семейного терапевтического сеанса. На этом сеансе все успешно работают, пока жена не начинает рыдать. Работа останавливается. Хью и муж пытаются ее утешить. Старшая дочь присоединяется к их попыткам, младшая физически уклоняется от утешения, уйдя в туалет, а сын начинает вести себя отстранение.

Мы выключаем пленку.

Боб: Как это соответствует вашему собственному детству?

Хью: Не вижу соответствий. Я… мой отец был манипулятором. А мать была стержнем, державшем нас вместе.

Мэри: Ну, думаю, это чему-то соответствует. Увидьте, как плачет папа или мама, и почувствуйте себя беспомощным. Все, что вы можете — это утешать.

Хью начинает всхлипывать, одновременно рассказывая, как его мама в отчаянии от своего замужества приходила к нему в детскую и проводила всю ночь, плача и раскачиваясь в кресле-качалке. Хью пытался утешить ее. Мы работаем с Хью, пока он не начинает чувствовать глухое раздражение против мешающей ему спать матери. Он заканчивает работу словами: «Ма, мне так жаль, что ты грустишь. Я ничего не могу изменить в ваших с папой отношениях. Только он и ты могут как-то помочь себе. И, кроме того, я маленький мальчик, которому надо выспаться. Забери свою качалку из моей комнаты». Теперь Хью, работая с клиентами, учится различать, когда ответственность лежит на нем, а когда — на клиенте.

Клиент видит в родителях не только негативное. Мич, хотя и решил жить, несмотря на неодобрение отца, продолжает чувствовать себя обманутым им.

Боб: Что вы знаете о детстве своего отца?

Мич: Немного. Он вырос в Китае.

Боб: Будьте вашим отцом в возрасте, когда он жил в Китае.

Мич: (В роли отца). Мне… э-э… сколько там лет. Я стал работать на рисовых полях, как только начал ходить.

Боб: Ощутите, как это было.

Мич представляет скудную и полную тяжелого труда жизнь.

Мэри: Совсем малыш для такой тяжелой работы? Скажи мне, а кто тебя хвалил за твое усердие?

Мич: (В роли отца). Никто. Чтобы есть, надо работать. Ни у кого нет… нет времени, чтобы хвалить. (Мич тихо плачет, закрыв руками лицо, затем встает с «отцовского» стула и пересаживается на свой.) Да, я слишком многого жду от него.

Мэри: Да, слишком многого.

Боб: Позвольте мне рассказать вам одну историю. Мой отец тоже никогда меня не хвалил. Он обеспечивал всю семью и привил нам правильное отношение к работе. Несколько лет назад, когда он был еще жив, я вдруг понял, что тоже никогда не хвалил его. Поэтому в очередной раз, когда я приехал к нему в гости, я сказал: «Ты был хорошим отцом. Я помню, как ты брал меня на стадион Янки и мы смотрели, как играет Бейб Рут. Мы классно проводили тогда время». В ответ он пробурчал что-то невнятное. Позже, после обеда, когда я прилег отдохнуть, он зашел ко мне и взял меня за большой палец на ноге. Я думаю, это максимальная близость, которую он мог позволить себе по отношению к сыну. И он сказал: «Ты был совсем неплохим сыном», — развернулся и вышел из комнаты.