На самом деле, исходя из истории развития славянской письменности, очевидно, что подобные летописи составлялись либо византийскими монахами, являющимися носителями соответствующей культуры, либо со слов путешественников, переполненных впечатлениями о религии греков и египтян.
Между тем, история расселения славян свидетельствует скорее об их близком и даже общем культурном пространстве со скандинавами, и именно в скандинавском пантеоне, вероятно, следует искать какие-то параллели со славянской религией. Аналогии же со средиземноморскими богами необходимо рассматривать лишь с функциональной точки зрения, т.е. с общности их предназначения.
Славянский политеизм не является религией одного замкнутого сообщества. Это – религия небольших общин, связанных единым происхождением, языком и элементами культуры, и не более того. Именно в истории развития этих общин и следует искать корни религии. Совершенно естественно, что, плотно контактируя на западе с германскими племенами и даже частично ассимилируясь с ними, а на севере и северо-востоке – с финнами, славянские общины, вероятнее всего, заимствовали (и соответственно отдавали взамен) вероучительные концепции именно этих народов. Авторы же поучений против язычества являлись посланниками средиземноморской, в первую очередь византийской культуры, и могли осмыслить славянскую религию лишь со своей точки зрения, с позиций своего знания, и не более того.
Российская славяноведческая школа «от Рыбакова» делит дохристианский период славянской религиозной истории на три этапа: поклонение «упырям» и берегиням; формирование под влиянием средиземноморских (эллинистических и египетских) религий культа Рода и рожаниц; формирование местного пантеона богов во главе с Перуном. Подобная структуризация базируется на отрывочных и своеобразно интерпретированных первоисточниках, существенно адаптированных к уже существующим концепциям научной школы. Нельзя не заметить при этом, что упомянутая школа базируется на далеко не бесспорной идее общности всех славян в описываемый период и как следствие этого – общности их воззрений и верований.
Между тем, находясь в условиях отсутствия сколько-нибудь достоверной информации, за исключением весьма тенденциозных поучений против язычества, нельзя не принимать во внимание тот факт, что славянские племена не могли пройти путь, радикально отличающийся от исторического пути всех других народов, а потому их религиозная история в дохристианский период должна была совпадать, в той или иной степени, с общемировыми тенденциями политеистических верований,
С другой стороны, практически во всех российских научных школах наблюдаются весьма сомнительные попытки толкований поучений против язычества в пользу той или иной теории. В первую очередь это касается параллелей, которые проводили авторы «поучений» между славянскими и средиземноморскими божествами. Совершенно очевидно, что для авторов «поучений» подобные параллели были очевидными в силу их глубокого знания собственной религиозной действительности того периода, а потому приводимые аналогии необходимо воспринимать буквально, а не аллегорически.
Говоря о параллелях между божествами в разных религиозных системах, нельзя не отметить и некоторый научный примитивизм, опирающийся на предполагаемый абсолют имен божеств. Существуют целые научные направления, которые делают далеко идущие выводы исключительно на аналогиях, вызванных некоторым сходством в произношении имен – к примеру, славянского Перуна и хеттского Перуны (или, более того, индийского Парьяня), игнорируя при этом написание имени, его значение, происхождение и хронологию.
Путь любой цивилизации начинался с этапа собирательства и охоты, и славяне не могут являться исключением. Хотя на этом историческом этапе отсутствует письменность, и кодификация религиозных представлений была невозможна, тем не менее, наиболее значимые из этих представлений остаются в устных преданиях и кодифицируются впоследствии.
Традиционные представления для собирателей и охотников – это обожествление духов природы и начало формирования идей о духах предков. Собственно, обожествление духов природы (к примеру, появление бога-громовержца) уже предполагает определенный уровень абстракции, к чему человек способен прийти далеко не сразу, а лишь на определенном уровне развития, а потому изначально речь могла идти только об обожествлении духов местности, дающих кров и пищу. В обобщенном виде, можно говорить о своеобразном «славянском синто», то есть почитании в первую очередь непосредственного места проживания, пищи, собственно общины, а уже во вторую – неких духов, отождествляющихся с перечисленными понятиями.
С этой точки зрения так называемые упыри и берегини не могут относиться к одному хронологическому периоду. Берегини, как духи места, являются аналогами ками, примитивными безымянными существами, которые с развитием уровня представлений и абстракций начинают приобретать как имена, так и сопутствующие обряды поклонения и задабривания. Появление имен у берегинь напрямую связано с персонификацией их внешности, и в этот момент в представлениях славян происходит коренной перелом, так как речь уже идет о комплексе представлений о духах предков, что требует соответствующего абстрагирования от реальности. С позиций современной философии процесс включения в верования духов предков (духовных образов умерших) наряду с духами места является естественным, но для древнего человека формирование подобного комплекса явилось своеобразной культурной революцией.
Можно предположить, что именно с этого момента место берегинь занимают вилы (в видоизмененном виде сохранившиеся до наших дней в южнославянской мифологии), существа, имеющие как форму, образ, так и имена. Представление вил в сиреноподобном виде, в форме летающих женщин, свидетельствует о формировании представлений об образе духа человека после смерти, о невидимом сопровождении живых духами предков.
Так как хронологически вилы в представлениях славян существуют одновременно с высшими божествами, а их функциональное назначение не исключает общение как с людьми, так и с богами, то, исходя из внешнего облика этих существ, они вполне могли выполнять роль посредников между небом и землей.
Любопытно, однако, что в примитивных представлениях о духах предков нет места для так называемых «упырей», в том виде, в котором они описаны в поучениях против язычества. Авторы этих поучений совершенно откровенно используют образ упыря в его вампирской, некромантической интерпретации, для запугивания современного им обывателя. Нет никакого сомнения, однако, в том, что у славян имелся культ мертвых, совершенно аналогичный такому культу у всех народов Европы, Азии и Африки. В основе этого культа – трепет перед мистикой факта смерти и последующее почитание как самих умерших, так и их духов. Безусловно, в представлениях славян существовало допущение о возможности оживления мертвецов; вполне вероятно, подобные легенды основываются на реальных фактах летаргического сна и других подобных состояниях. Крайне любопытным является и предположение ряда современных исследователей о том, что упырем первоначально называли некремированного покойника, который, не освободив дух, оставался в мире живых и мог ожить при некоторых сопутствующих обстоятельствах. Период кремации покойников у славян не вызывает сомнений, подтверждаясь как летописными источниками, так и археологическими находками.
Как бы то ни было, около двух процентов всех захоронений на территории Европы представляют собой тела мужчин с отрубленными стопами ног, а в некоторых случаях – и с полным посмертным расчленением тела. На сегодняшний момент нет иной версии подобного расчленения, чем страх перед выходом умершего из могилы. В то же время развитые представления у славян об упырях-кровопийцах относятся к значительно более позднему времени, к XIII-XV вв., и появление их, вероятно, связано именно с поучениями против язычества и последующей мифологизацией и демонизацией таких ересей, как вальденсы, богомилы и люцифериане.