Открытое появление неприятеля на берегу Кубани подняло тревогу на линии. С высот, на которых стоял Джембулат, хорошо было видно, как собирался малочисленный отряд Радионова. Джембулат долго наблюдал за ним, так же, как и казаки со своей стороны не спускали глаз с Джембулата. Можно было подумать, что обе стороны соображают, как должна была произойти между ними встреча. Эта немая сцена продолжалась около часа. Наконец к Радионову подошла пехота с четырьмя орудиями. Тогда Джембулат опять потянулся вверх по Кубани, а по одному с ним направлению, но противоположным берегом, пошел и Радионов со своим небольшим отрядом. Некоторое время противники могли видеть друг друга, но встретившаяся на пути высокая гора Учкул заслонила от нас партию. Не желая терять ее из виду, Радионов послал вперед донского есаула Попова со сборной сотней донских и хоперских казаков. Есаул Попов принадлежал к той категории полумифических героев, которую в наше время можно считать почти вымершей, представители ее и тогда были уже довольно редки. Попов не думал о смерти, когда шел на неприятеля, а думал только о том, чтобы достигнуть цели, для которой был послан. В душе его жила уверенность, что пока он жив, цель будет достигнута, – и эта уверенность делала его грозным противником, каким всегда бывает человек, для которого нет выбора между победой и смертью.

Пока отряд взбирался на крутую гору, Попов уже достиг ее вершины и вдруг очутился над самой Кубанью, которая во всю ширину была запружена переправлявшейся партией. Человек восемьдесят всадников, сверкая на солнце кольчугами, уже выезжали на берег. Попов рассчитывал, что успеет изрубить их прежде, чем остальные справятся с быстрым течением Кубани, – и прямо с горы бросился в шашки. К несчастью, расчет его оказался не верен. Завидев скакавшую, сотню, почти половина партии разом вынеслась на берег – и Попов столкнулся с восемьюстами отборных панцирников. Сотня мгновенно была опрокинута. Напрасно Попов старался остановить бегущих. Не более сорока человек вернулись на его благородный зов, и с этой-то горстью он снова ринулся в сечу. Думал ли он задержать неприятеля, рассчитывал ли, что Радионов успеет поддержать его целым полком – неизвестно. Но прежде, чем Радионов узнал о его положении, случилось то, что должно было случиться. Из тридцати пяти-сорока казаков двадцать семь были мгновенно изрублены; остальные, окружив своего безумно отважного начальника, схватили за повод его лошадь и силой увлекли его из боя. Отряд еще был на полугоре, когда прискакала разбитая сотня. Попов с перерубленной пополам головой и с пулей в боку, весь залитый кровью, остановился возле Радионова, хотел ему что-то сказать – и упал мертвым. Одним героем в рядах Донского войска стало меньше.

Радионову ничего не оставалось более, как отступить к Баталпашинску, оставленному им без всякой охраны. Джембулат между тем, не тревожимый больше войсками, открытый, но не остановленный Радионовым, спокойно продолжал движение к каменному мосту на Малке. В голове его созрел уже новый, еще более обширный план, заключавшийся в том, чтобы проникнуть в Большую Кабарду, поднять в ней общее восстание и перебросить театр военных действий с Кубани на Терек и Сунжу. Много лет спустя план этот повторился при других обстоятельствах и уже другим человеком – Шамилем: только Шамиль намеревался привести его в исполнение с противоположной стороны, то есть, он шел от Терека и Сунжи в ту же Кабарду и отсюда рассчитывал перенести свое оружие на линию Кубани.

Шествие Джембулата по русским пределам сопровождалось даже некоторой торжественностью. Впереди, в ярко зеленой чалме и белом бурсуне, ехал турецкий сановник, которого все называли Магомет-ага. За ним везли большое красное турецкое знамя. За этим большим знаменем следовали пять других знамен меньших размеров, принадлежащие пяти владетельным закубанским князьям. Почти наравне с представителем Порты, но несколько поодаль от него, ехал Джембулат. Поступаясь наружно своим высоким званием, он обращался с турецким сановником настолько почтительно, насколько это позволял ему суровый и гордый нрав. Двухтысячная партия, следовавшая за ними, также представляла незаурядное явление: почти половина ее состояла из представителей знатнейших закубанских фамилий, рыцарские доспехи которых – дорогие шлемы, кольчуги и налокотники – горели и сверкали пол лучами июньского солнца.

Но прежде, нежели пройти в Кабарду, Джембулату в тот же день предстояло еще одно столкновение с русскими. На пути стояла станица Бургустанская. Там уже знали о появлении Джембулата и встретили его пушечными выстрелами. Джембулат тотчас отошел из-под выстрелов и в нескольких верстах от укрепления расположился на дневку – обстоятельство тем более удивительное, что места, через которые он проходил, не были ни горными трущобами, ни хищническими тропинками: это была большая дорога из Западного Кавказа в Восточный, дорога, слишком хорошо известная русским, – и по ней-то неприятель двигался так же спокойно и открыто, как по своим внутренним, никому неведомым .путям сообщений. Казалось, что все способствовало успехам Джембулата. И тем не менее, цель его не была достигнута. Ему не пришлось перенести театр военных действий с берегов Кубани на берег Терека и Сунжи, и даже не удалось поднять Кабарду, хотя почва для этого была подготовлена и одного появления его было достаточно, чтобы все в ней пришло в волнение. Случилось, однако, обстоятельство, которое расстроило все планы Джембулата: русские войска, возвращаясь из Персии, шли по Военно-Грузинской дороге, и присутствие их отнимало у кабардинцев всякую возможность к открытому восстанию. При таких условиях успех вторжения был не верен, и Джембулат отказался от него так же быстро, как быстро на него решился. На заре восьмого июня он перешел Подкумок и вместо Кабарды двинулся в самый центр русских поселений – в окрестности Георгиевска.

Не известно, угадал ли Антропов намерение противника, или же он действовал по вдохновению, но, возвратясь поспешно из-за Кубани, он еще шестого июня приказал подполковнику Радионову с его полком и четырьмя орудиями стать на Куме в Бекешевской станице, а майору Канивальскому с Хоперским полком занять Кисловодск. Таким образом, дороги к Георгиевску и Ставрополю были прикрыты; но зато оба наши отряда простояли все седьмое число, когда Джембулат дневал у Бургустана, в совершенном бездействии.

В таком положении были дела, когда Эмануэль, встревоженный вторжением неприятеля, сам выехал из Ставрополя и восьмого июня прибыл в Баталпашинск. Участь этой станицы не могла не беспокоить его. Баталпашинск, построенный на правом берегу Кубани, – важный стратегический пункт, значение которого понимали даже турки, когда в конце прошлого столетия пытались пробиться через него в наши владения на Тереке. В Баталпашинске никто, однако, не мог сообщить Эмануэлю ни о направлении, которое взял неприятель, ни о результатах его преследования. Недовольный медленными движениями отрядов, Эмануэль послал им приказание тотчас разыскать Джембулата и стараться отбросить его в Кабарду, навстречу выступившим оттуда отрядам. Но Приказание это не застало уже ни Радионова, ни Канивальского.

Восьмого июня, на заре, с высот, на которых стоял отряд Канивальского, заметили партию Джембулата, двигавшуюся к каменному мосту. Канивальский не решился, однако, выйти навстречу с одним казачьим полком и отступил к Горячим Водам, чтобы скорее соединиться с Радионовым. Этим движением он потерял горцев из виду, а горцы, воспользовавшись его ошибкой, опять переменили направление и двинулись к волжским станицам по дороге, теперь уже никем не наблюдаемой. К сожалению, известие об этом у нас получили поздно, только под вечер, когда неприятель прошел уже Этоцкий пост; и хотя Радионов и Канивальский, присоединив к себе еще донскую сотню Грекова полка, вызванную из Константиногорска, тотчас пошли за неприятелем, но наверстать потерянное время было уже невозможно. Ночь наступила темная. Следы, начавшиеся от Этоцкого поста, скоро исчезли. Отыскивая их, казаки сбились с дороги и долго блуждали по степи, как вдруг в стороне, по направлению к Марьевской станице, послышались глухие удары пушечных выстрелов. Едва отряды повернули в ту сторону, как встретили майора Казачковского, скакавшего туда же с двумя сотнями волжских казаков и конным орудием. Он шел из Кабарды вместе с батальоном сорокового егерского полка, но, заслышав канонаду, бросил пехоту на дороге и поспешил вперед с одними казаками.