Наконец лес был пройден, войска перешли овраг, пересекавший дорогу под самым аулом, – и Бородинский полк двинулся на приступ. Судя по началу, можно было предвидеть жаркую схватку; но, к удивлению всех, гельдигенцы уступили аул без боя. В этот день мы потеряли одного офицера и сорок нижних чинов, – потеря еще не бывалая в отрядах Вельяминова.
Предав огню Гельдиген со всеми его запасами, войска девятнадцатого января двинулись к Маиортупу, На пути – опять тот же священный, заповедный лес, те же нападения чеченцев и кровавые схватки на штыках и шашках. Чем далее в глубь чеченской плоскости, тем сопротивление неприятеля проявлялось сильнее, и тем значительнее становились наши потери. Особенно серьезное дело произошло на кулиш-юртской поляне, где стрелки Московского полка, захваченные в глухом овраге, выдержали шесть бешеных атак, но наконец были смяты и стали подаваться назад. Минута наступила критическая. К счастью, Вельяминов не дал окончательно пошатнуться стрелкам и двинул на помощь к ним весь второй батальон Московского полка; с его прибытием нападение было отбито, но в то же время бой разгорелся в арьергарде, где Бутырский полк был атакован свежими толпами пеших чеченцев. Цепь была прорвана, но командовавший ею прапорщик Краснопольский, оставшийся во фронте, несмотря на две тяжелые раны пулей и шашкой, быстро восстановил порядок, а подоспевшая рота штабс-капитана Орловского окончательно отразила нападение.
Только вечером весь отряд стянулся к небольшому аулу Анто-Юрт и стал на ночлег. Этот переход стоил нам трех офицеров и более шестидесяти нижних чинов убитыми и ранеными.
С рассветом двадцатого числа войска вышли на маиортупскую равнину, истребили окрестные аулы, а двадцать первого января та же участь постигла и сам Маиортуп с его роскошными садами и плантациями. Этот аул был крайним пунктом нашего движения. Отсюда войска повернули назад и через землю мичиковцев двадцать шестого января вышли обратно на Сунжу.
Таким образом, вся плоскостная Чечня, пройденная насквозь до Кочалыковского хребта, была предана Вельяминовым огню и мечу. Безусловное опустошение страны не могло не произвести на чеченцев должного впечатления, и хотя Вельяминов понимал, что эта вынужденная покорность не может быть ни прочной, ни долговременной, но задача его экспедиции и не заключалась в окончательном покорении страны русскому владычеству. Та цель, которую он преследовал, лучше всего выражается собственными его словами в донесении фельдмаршалу:
“Во всяком случае, – писал он, – теперь можно ручаться, что чеченцы на некоторое время не примут участия в предприятиях горцев ни на Дагестан, ни на Джарскую область. Покушения их должны ограничиться только хищничеством на Тереке или в землях кумыкских, но и там, надеюсь, они не будут иметь значительных успехов”.
Оставайся Вельяминов на левом фланге, он, может быть, успел бы поддержать спокойствие в Чечне; но спустя два месяца дивизия, которой он командовал, выступила в Россию, – а вслед затем мюридизм, зажегший своим фанатизм всю приморскую часть Дагестана, увлек за собой в общий водоворот и чеченцев.
Зловещие признаки близкой и неизбежной борьбы в Дагестане обнаружились еще в январе, когда распространились первые слухи, что в Гимрах и в Унцукуле на крышах некоторых саклей появились красные знамена – точно служившие призывом для общего сбора мюридов. Лазутчики утверждали настойчиво, что с наступлением магометанского поста, “уразы”, нападение сделано будет на Казанище, где стоял небольшой русский отряд, под командой майора Ивкова. Опасность казалась настолько серьезной, что сам Паскевич приказал отправить в шамхальство еще батальон Апшеронского полка с четырьмя орудиями, а Вельяминову предписал в случае надобности поддержать Казанищский отряд войсками с Кавказской линии.
Вельяминов получил предписание двадцать седьмого января в то время, когда, закончив чеченскую экспедицию, стоял на Сунже. Видя, что до уразы остается только несколько дней, он не стал терять времени на пустую разведку, а на следующий же день поднял отряд и выступил с ним в Тарки, полагая, “что лучше сделать даже ненужное движение, чем подвергнуть опасности войска, находившиеся в Дагестане”.
В Тарки с Кавказской линии вели две дороги: одна – по левому берегу Терека, через Кизляр и Казиюрт, другая – по правую сторону, через Амир-Аджи-Арт, Андреево, Кастек и Кумтер-Кале. Обе дороги представляли большие неудобства, как по дальности расстояния, так и по отсутствию воды; а главное, они пролегали по таким открытым местам, на которых зимой свирепствовали страшные метели. Торопясь на помощь, Вельяминов избрал третий кратчайший путь, по которому русские войска еще никогда не ходили. Он двинулся из Андреевой не на Костек и Кумтер-Кале, а переправился через Сулак в Чир-Юрте, и вышел прямо на Кафыр-Кумык, в десяти верстах от Казанища. Таким образом Вельяминова выиграл три дня, и первый указал Паскевичу на возможность учредить хорошее сообщение между Кавказской линией и Северным Дагестаном. Он требовал только постройки постоянного моста через Сулак и придавал ему такую важность, что писал Паскевичу: “Предприятие это будет достойно Вашего Сиятельства, и чир-юртовский мост будет вечным памятником начальствования вашего над здешним краем”.
В Тарках Вельяминов узнал, что тревога вызвана фальшивыми слухами, но как человек осторожный решился выждать, что будет дальше, полагая не без основания, что затишье могло произойти и от быстрого прибытия его отряда. В этом он даже не ошибался, потому что приготовления в горах шли деятельные, но только они закутались еще более густой, непроницаемой завесой, сквозь которую не мог проникнуть даже такой светлый и пытливый ум, каким обладал Вельяминов. Простояв в Тарках более месяца, он, наконец, поднял отряд и четвертого марта выступил с ним обратно на линию. Открывая шамхальство и даже Мехтулу, Вельяминов находил, впрочем, что если бы мятежники и на самом деле вторглись в одно из этих владений, то для нас, кроме пользы, ничего не могло бы произойти, так как дало бы нам основательную причину действовать решительно. О неудачах русского оружия ему старому ермоловскому сподвижнику, не приходило в голову, – и то, что произошло впоследствии, было для него совершенной неожиданностью.
А между тем, едва Вельяминов возвратился в Грозную, как Кази-мулла вторгся в шамхальство и занял Чумкескент, сделавшийся впоследствии предметом упорной борьбы и стоивший нам столько крови и жертв. Но Вельяминову уже не пришлось быть деятелем в этих, начинавшихся тогда, исторических событиях.
Еще в декабре 1830 года, по случаю восстания в царстве Польском, Государь настоятельно потребовал возвращения в Россию четырнадцатой дивизии для присоединения к четвертому пехотному корпусу. Паскевич задержал ее на несколько месяцев, чтобы дать возможность Вельяминову докончить чеченскую экспедицию, но затем должен был немедленно отправить ее в Рязанскую губернию. Государь полагал, что одной двадцатой дивизии в полном составе действующих и резервных ее батальонов будет достаточно Паскевичу, чтобы довести до конца начатое покорение Кавказа, и потому разрешал оставить на линии – и то на короткое время – только первую бригаду генерал-майора Таубе. Вельяминов получил об этом предписание в Тарках, и необходимость как можно поспешнее изготовить к походу вторую и третью бригады была одной из причин, заставивших его поторопиться с возвращением на линию. Насколько Паскевич ценил деятельность генерала Вельяминова и насколько потеря такого достойного сотрудника была для него чувствительна – это лучше всего выражено в собственноручном письме его, которым он прощается с Вельяминовым.
“Командование Ваше левым флангом Кавказской линии, – писал он двадцать шестого марта, – совершенно успокаивало меня относительно безопасности столь значительного пространства Кавказской области. В течение полугода с лишком я с особенным удовольствием видел во всех Ваших действиях одни только неусыпные попечения и ревностное желание споспешествовать спокойствию края и обузданию непокорных воинственных обитателей Чечни, столь опасных набегами и дерзостью своих предприятий. Обязанный Вам признательностью, я был уверен, что Вы своим усердием и познаниями будете в полной мере содействовать мне и в приведении на левом фланге к концу общих предначертаний о покорении горцев.