Ардаганская крепость, прижавшись к левому берегу Куры, стоит в углу открытой равнины. Трехаршинные каменные стены ее, отлично фланкированные грозно выступающими вперед высокими башнями, и небольшой форштадт, обнесенный двойным деревянным срубом, плотно набитым землей и каменьями, давали решительному противнику все средства к упорной обороне. И только безотчетный страх перед неотразимой силой русских штыков, перед которой не устояли ни Карс, ни Ахалцихе мог понудить турок покинуть крепость без выстрела. В древности, когда, под именем Артаона, город служил резиденцией грузинских эриставов, в нем имелась еще более сильная крепость, воздвигнутая на скале, но ко времени Паскевича от этой крепости оставались только одни развалины. В развалинах стоял и древний христианский храм с громадным, на диво сохранившимся куполом, который не могли пробить ни время, ни молот изуверства. Но кроме этого храма не было ничего, что бы свидетельствовало о прежнем величии города. Небольшой жалкий базар, наружная бедность и грязь, отсутствие хороших домов – все говорило, что Ардаган в эту эпоху далеко не был в цветущем состоянии; из всех зданий выделялся своей величиной только дом ардаганского бека, но и в нем, по свидетельству современника, “конюшни были гораздо лучше, нежели комнаты”.

На другой день по взятии Ардагана прибыл сюда генерал Муравьев с частью действующего корпуса, а отряд Берхмана, оставив в гарнизоне крепости один батальон сорокового егерского полка, возвратился в Карс. Вслед за Муравьевым, по разработанной уже им дороге, стали подходить из Ахалцихе другие войска, и таким образом, у Ардагана образовался передовой отряд, имевший целью наблюдать за Арзерумом и в то же время охранять Карсскую область, если бы неприятель предпринял туда движение из-за Саганлуга.

В русских войсках упорно держался слух, что кампания будет продолжаться, но рано наступившая осень, а с нею непролазная грязь изменили планы главнокомандующего и выдвинули вперед вопросы административные, важнейшим из которых был вопрос продовольственный. Необходимо было обеспечить на зиму провиантом гарнизоны в крепостях завоеванных областей и собрать более или менее значительный запас его для весенней кампании. Средства Грузии мало-помалу уже истощались, да и осенняя непогода так испортила дороги, что сообщения с нею почти прекратились. Ближайшие к Ахалцихе санджаки, испытавшие на себе удары войны, имели весьма скудные запасы, и только богатый Ардаганский санджак мог еще дать потребное количество хлеба. Чтобы личным наблюдением ускорить сбор провианта, Паскевич с главной квартирой сам перешел в Ардаган и прибыл туда 18 сентября. Но вот в Ардагане, кроме забот о сборе продовольствия, ему еще пришлось бороться с чумой, первые признаки которой обнаружились в Грузинском гренадерском полку. Однако здесь, как и в Карсе, разумно принятыми мерами и изолированием войск в нескольких отдельных лагерях удалось ослабить болезнь, и мало-помалу она прекратилась.

В Ардагане к Паскевичу прискакал курьер от генерал-майора князя Чавчавадзе с донесением, что весь Баязетский пашалык занят русскими войсками, и вместе с этим главнокомандующему были представлены два бунчука и повелительный жезл Баязетского паши. Тревожнее были вести, которые доходили сюда из Гурии, но и там в конце концов водворилось спокойствие. Главные мятежники, вместе с княгиней-правительницей, уезжали в Турцию, и русские войска заняли Озургеты и пограничные укрепленные замки – Нагомари, Аскану и Лихаури.

XII. ПОКОРЕНИЕ БАЯЗЕТСКОГО ПАШАЛЫКА (Генерал-майор князь Александр Герсеванович Чавчавадзе)

К концу августа 1828 года, с завоеванием Ахалцихского пашалыка, обеспечившим безопасность русских границ и далеко вдвинувшим русскую власть в пределы азиатской Турции, предположенная кампания этого года могла почитаться оконченной. Но, стремясь упрочить свои завоевания на левом фланге, Паскевич оставался в поле до наступления глубокой осени, пока, наконец, получил известие из эриванского отряда от генерал-майора князя Чавчавадзе о покорении всего Баязетского пашалыка.

Когда русский корпус переходил Арпачай и вступал в турецкую землю, в Армянской области, тогда только что отвоеванной от Персии, оставлен был небольшой отряд, в состав которого вошел Севастопольский пехотный полк, шесть рот сорок первого егерского, казачий полк Басова и восемь орудий – всего с небольшим две тысячи штыков и триста сорок коней. С этими ничтожными силами военный губернатор области генерал-майор князь Чавчавадзе имел назначение прикрывать обширные границы от набегов со стороны Баязетского пашалыка.

Баязетский пашалык непосредственно примыкает к Армянской области и отделяется от нее только высоким пограничным хребтом Агри-Дагом. В нем двадцать тысяч жителей, населяющих четыре санджака: Баязетский, Диадинский, Хамурский и Алашкертский. Сопредельный знойным степям персидских провинций, но почти со всех сторон закрытый горами, Баязетский пашалык пользуется превосходным умеренным климатом, так что зажиточные эриванские люди нередко приезжали сюда лечиться от лихорадок только воздухом да ключевой водою. Народ пользуется там цветущим здоровьем и без ужаса не может себе представить своих соседей-эриванцев, вечно, по их понятиям, трясущихся от лихорадок. Но посреди этой благорастворенной атмосферы Баязет посещает страшное бедствие, почти неизвестное в Эривани. Это чума, так губительно действующая в Египте и в других владениях Оттоманской Порты. По замечанию туземных лекарей, она проникает сюда через каждые семь лет, и год начала турецкой войны был именно этим зловещим сроком ожидаемой заразы.

Главное население Баязетского пашалыка составляли армяне, которых считалось здесь до трех тысяч семейств или до восемнадцати тысяч душ. Турки гораздо малочисленнее. Их, вместе с курдами, не наберется даже шестисот или семисот семейств, но, как завоеватели края, они удержали в своих руках все отрасли внутреннего управления страной. Баязетские армяне были менее угнетены, нежели их соотечественники в Персии, но тем не менее и их характер страдал отсутствием устойчивости и прямоты нравственных правил – печать, которая неизбежным злом ложится на все порабощенные народы. Но Баязетские армяне, по крайней мере, были храбры и нередко служили в охранной страже пашей. Турки, хотя и запрещали им колокольный звон и заставляли не носить другого головного убора, кроме чалмы, но довольствовались только этим наружным принижением христианской веры и вовсе не касались их внутреннего самоуправления, которое оставалось в руках армянского духовенства. Каждые семь лет старейшие отцы ездили отсюда в Эчмиадзин за миром и привозили своей пастве благословение верховного патриарха. Турецкое начальство смотрело на эти сношения довольно равнодушно, хотя и понимало, что Эчмиадзин-то и служил связующей цепью, которая объединяла всех армян, живших в пределах России, Персии и Турции. Впрочем, нужно сказать, что многие паши и беки относились к христианству если не с уважением, то с некоторым суеверным страхом. Все они, например, чтили и преклонялись перед священным копьем, которым был прободен на кресте Спаситель. И когда наступала седьмая година обычного появления чумы, они сами посылали почетнейших армян за этим копьем в Эчмиадзин, и появление его в баязетском храме служило для всех несомненным признаком близкого прекращения заразы. Рассказывают, что за несколько лет до войны баязетский паша, желая показать ничтожность христианских верований, приказал ста человекам своих собственных телохранителей взойти на самую вершину Арарата и тем опровергнуть религиозное убеждение армян в недоступности священной горы, где совершилась после потопа великая тайна обновления человеческого рода. Люди выбраны были смелые и привычные к горной ходьбе. Но едва поднялись они до половины Арарата, как вдруг сорвался жестокий ураган, двое из них, засыпанные снегом, задохнулись; несколько, сорванных вихрем, сброшены были в бездонные кручи; остальные, полумертвые от страха, едва спустились вниз и были поражены тяжкой болезнью. Обычные явления Арарата – грозы и бури – приняты были, как гнев раздраженного неба, и случай этот произвел глубокое впечатление на умы суеверных турок.