И вот за все это время он первый ощутил, он первый выявил истинную сущность чужаков, привезенных домой Леймонтом Стайлсом. Грустно было сознавать, что он первый это обнаружил. Он сказал себе, что он стар, может, потому и оказался первым. Но это были всего лишь слова, почти автоматически сорвавшиеся с губ, просто он сам себя пожалел. Однако можно было предположить и это.

Он всегда беспокоился о том, что стареет, сказал он себе, будто сам факт старения хоть кто-то считал достоинством. Он забывал о настоящем, зато его озабоченность по поводу прошлого росла все больше и больше. Он начал впадать в детство и сам об этом знал — может, разгадка заключалась в этом? Может, поэтому он видел волчок и рождественские огни?

Ему хотелось знать, что бы произошло, если бы он схватил волчок.

Он надел шляпу на затылок, оторвался от дерева и медленно побрел вверх по улице, направляясь к дому.

Что он может сделать теперь, когда он раскрыл тайну Воспителл, спрашивал он себя. Конечно, он мог бы побежать и растрезвонить об этом, но никто бы ему не поверил. Его бы вежливо выслушали, чтобы не ранить чувства старика, но любой житель городка счел бы это игрой воображения, и тут ничего нельзя было бы поделать. Потому что, кроме собственной непоколебимой уверенности, он бы не располагал ни единым доказательством.

Он мог бы обратить внимание на то, что молодежь теперь рано созревает, подобно тому как сегодня днем на это обратил внимание Стаффи. Но он не сумеет доказать даже это, так как в конечном счете все жители городка — дадут рационалистическое объяснение случившемуся. Даже если других причин не найдется, они это сделают из чувства родительской гордости. Ни один человек не будет очень удивляться тому, что у его сына или дочери особенно хорошие манеры и что по развитию молодежь Милвилла стоит выше среднего уровня.

Казалось бы, родители должны заметить, им следовало бы это понять — ведь не могут же дети всего городка быть так хорошо воспитаны и так уравновешенны. И все же никто ничего не замечал. Перемены подкрадывались так медленно, происходили так гладко, что просто не были заметны.

Да уж если на то пошло, он и сам не заметил их, он, кто большую часть жизни был теснейшим образом связан с этими самыми детьми, в которых теперь находит так много удивительного. А если уж и он не заметил, то как можно ждать, чтобы это сделал кто-то другой? Болтливому старику вроде Стаффи, который лезет куда не нужно остается только говорить правду.

В горле у него пересохло и засосало под ложечкой Больше всего ему сейчас хотелось чашечку кофе, сказал он себе.

Он свернул на улицу, которая вела в деловую часть города, и побрел по ней, нагнув голову, как бы вступая в сражение с темнотой.

Чем все это кончится, спросил он себя. Кому выгодно, чтобы дети не видели детства? Чтоб их обкрадывали? Какова цена того, что подрастающие юноши и девушки бросают игры намного раньше срока, что они прежде времени приобретают отношение к миру такое же, как у взрослых?

Кое-какая выгода очевидна. Дети Милвилла послушны и вежливы, к игре они подходят творчески.

Но все несчастье в том, что стоит им только задуматься над этим, как они перестают быть детьми.

Ну, а в грядущем? Будет ли Милвилл поставщиком великих государственных деятелей, ловких дипломатов, первоклассных педагогов и талантливых ученых? Может быть, да, однако не это главное. Но чтобы выработать у них эти качества, детей обкрадывают, лишают детства — вот что самое главное.

Дин оказался в деловом районе, занимавшем не больше трех кварталов, и медленно побрел вниз по улице, направляясь к единственной в городке аптеке.

В аптеке было лишь несколько человек. Он прошел к стойке для ленча и взобрался на высокую табуретку, надвинув на глаза мятую шляпу, и ухватился за край стойки, чтоб руки не дрожали.

— Кофе, — сказал он девушке, которая подошла принять заказ, и она принесла кофе.

Он сделал маленький глоток, но кофе был слишком горячим. Дин уже жалел о том, что пришел.

Внезапно он почувствовал себя совсем одиноким и чужим среди блеска ламп и металла, будто он приплелся из прошлого и занял место, предназначенное для настоящего. Он почти никогда не появлялся в деловом районе, и, наверное, поэтому у него родилось такое чувство. Еще того реже появлялся он здесь вечером; впрочем, некогда он тут бывал.

Дин улыбнулся, вспомнив, как они когда-то собирались и болтали в кружках о всякой всячине, не придавая этому особого значения.

Но теперь все это кончено. Его товарищей больше нет. Одни умерли, другие уехали.

Так он сидел в раздумье, понимая, что расчувствовался, но не придавая этому значения, — он слишком устал и ослаб, чтобы перебороть себя.

Чья-то рука коснулась его плеча, и он в удивленье обернулся.

Перед ним стоял молодой Боб Мартин, он улыбался, но с таким видом, будто не был вполне уверен в том, что поступает правильно.

— Сэр, мы вон там, за тем столиком, — сказал молодой Мартин.

Дин кивнул.

— Очень приятно, — пробормотал он.

— Мы хотели узнать, может… то есть, мистер Дин, мы были бы очень рады, если бы вы к нам присоединились

— В самом деле, с вашей стороны это весьма любезно.

— Мы не имели в виду, сэр… то есть…

— Ну конечно, — сказал Дин. — Я буду очень рад.

— Разрешите перенести ваш кофе, сэр. Я не пролью ни капельки.

— Доверяю тебе, Боб, — сказал Дин, поднимаясь из-за стола, — у тебя верная рука.

— Я сейчас вам объясню, мистер Дин. Не то чтобы я не хотел играть… Просто…

Дин слегка похлопал его по плечу.

— Я понимаю. Не к чему объяснять.

Он помедлил секунду, пытаясь сообразить, стоит ли рассказывать о том, что у него на уме. И решился:

— Если ты не проболтаешься тренеру, я даже скажу, что согласен с тобой. В жизни бывают такие этапы, когда регби начинает казаться довольно глупой игрой.

Мартин с облегчением улыбнулся.

— Вы попали в самую точку. Вот именно. Он пошел к своему столику.

За столом сидело четверо — Рональд Кинг, Джордж Уэдз, Джуди Чарльсон и Донна Томпсон. Все до одного хороши, подумал Дин. Как на подбор! Он смотрел, как они неторопливо потягивают содовую, стараясь растянуть удовольствие.

Они смотрели на него и улыбались, и Джордж Уэдз отодвинул один из стульев, как бы приглашая Дина. Тот осторожно сел и положил шляпу на пол за своим стулом. Боб пододвинул ему кофе.

— С вашей стороны было очень любезно вспомнить обо мне, — сказал Дин и удивился, почему он чувствует себя скованным. В конце концов это его дети — дети, которых он каждый день видел в школе, те, кого он лелеял и побуждал учиться, дети, которых у него самого никогда не было.

— Как раз вы нам и нужны, — сказал Рональд Кинг. — Мы тут говорили о Леймонте Стайлсе. Он единственный милвиллец, который побывал в космосе и…

— Вы, должно быть, его знали, мистер Дин, — сказала Джуди.

— Да, — неторопливо ответил Дин. — Я его знал, но хуже, чем Стаффи. Они со Стаффи вместе провели детство. Я был немного старше.

— Что он за человек? — спросила Донна. Дин хмыкнул.

— Леймонт Стайлс? Он был в нашем городке козлом отпущения. Когда он учился в школе, ни денег, ни домашнего очага у него не было, он так и не доучился. Если в городе что-то приключалось, вы могли ручаться головой, что в этом замешан Леймонт. Каждый встречный и поперечный утверждал, что из Леймонта ничего путного не выйдет, а так как о нем судачили часто и долго, Леймонт, должно быть, принимал это близко к сердцу…

Он говорил еще и еще, и они задавали ему вопросы, а Рональд Кинг сходил к стойке и принес ему еще одну чашечку кофе.

От Стайлса разговор перекинулся на регби. Кинг и Мартин повторили ему то, что сказали тренеру. Потом затронули проблемы школьного самоуправления, а потом перешли к обсуждению новой, недавно открытой теории ионного двигателя.