Идет моя «осчастливица». Будем вместе нюхать плохой кофе. Если спросит про еду, скажу, что хочу жрать.

– Ты давно ждешь?

– Пустяки. Полчаса.

Надо было бы сказать – Всю жизнь хочу тебя любить.

– Прости, задержали спонсоры. Чай или кофе?

– Все равно. Кофе.

Надо было бы сказать – хочу тебя хотеть.

Она зовет официантку, заказывает, я сравниваю их. Официантка, как все они тут, одета в черную униформу, тесно облегающую, как ей и полагается, формы. Задница у нее блеск. От моего плеча начинаются у нее длиннющие ноги – редкость при такой лошадиной жопе. И это все при тонких лодыжках. Живот, как я люблю, не острый, а с плато на вершине Столовой горы. Прогиб спины – лук Артемиды. Груди – знак «Очень неровный участок дороги». Вероятно – горный. Уходит, играя треугольником впившихся в явно не очень мягкое место трусов.

У моей опекунши все перечисленное есть в наличии, но оно упаковано в чуть более свободные одежды. Есть такая форма подачи тела, когда его не напрягают упряжью, а позволяют ему плескаться в мягких, чуть мятых свободных одеждах. И когда тела много, оно напоминает море, которое волнуется, и просит его успокоить. Самое сексуальное в той, что выбрала меня по непонятным мне причинам – лицо. Так выбрал уже я из набора к празднику 23 февраля. Оно в веснушках. Едва заметных, придающих лицу беззащитность юности, неопытность, это пикантно при сети сбегающих в сомкнутые губы штрих-морщин: «бабуля, ау!». Такому лицу пошло бы улыбаться, безмятежно и лучисто. Но она носит давно выбранную маску озабоченности. Своим бизнесом. Прошлым. Будущим. Писанием. (Вероятно, но не точно). Еще дочерьми. Готовностью дочек превратить ее в бабушку. (Очень даже вероятно!) И совсем немного – мной. Мне она не улыбается, и рыдать, если меня собьет автомобиль у нее на глазах, она не будет, точно!

Боже, как же я несчастен! Мне даже не очень обидно, что она не будет рыдать. Никто не будет рыдать, эка невидаль!

Она сегодня просто сияет. Щеки горят. Такая она мне нравится.

– Уволила сегодня одну сотрудницу. Терпение лопнуло. Только за зарплатой приходит!.. Кофе и торт? Или бутерброд тоже?

– Не стоит…

– Да брось ты! У меня есть деньги!

– Что значит «у тебя»?

– Угостишь меня, когда тебе начнут платить за твои книги! – Она поискала глазами официантку.

Ежу ясно, что мне будут платить тогда же, когда в трио «лебедь, рак да щука» один матюгнется, другой будет излечим, а третья повелит «Вагриусу» меня издать.

– Могу сообщить тебе приятную новость – я достала деньги, теперь мы можем издать две-три хороших книжки! Может быть, и твою! Доволен?

– Даже не верится…

Мне не хочется признаваться ей, что плевать мне давно на мою «книгу», что я готов расцеловать ее только за желание сделать мне приятное. Угодить. Я таю.

– Готовь рукопись.

– Можно, я тебя поцелую? – я приподнимаюсь и тянусь к ней. Она подставляет щеку.

– А ты не верил!

Мне становится хорошо, так хорошо, словно кто-то удачно умер и оставил наследство совсем уж пропащему родственнику. (Не мне, разумеется, и это самое приятное). И мой «родственник» внизу ожил! Мне захотелось взять ее немедленно за плечи, притянуть к себе. Просто примитивно вот так захотелось. Все эти месяцы, что мы бездарно теряли время, показались мне пошлой комедией. Какое-то «Соло для часов с воем»! Комедия, разыгранная в доме престарелых. Я невзначай положил руку на спинку стула, где она сидит, и придвинулся бедром к ее бедру.

Мой безотказный, мягкий, но упрямый и начитанный отец заметил мне, когда я намекнул на уже его остывший факел: «Мне жалко тебя, если ты думаешь, что отношения с женщинами сводятся только к этому!» Эх, если бы он был прав! Но, увы, он говорил слащавую неправду. Он был влюблен во всех моих женщин, он мешал мне послать куда подальше тех из них, кто грозил мне несчастьем! Он благословил меня дважды на дурацкие браки. И все потому, что заточен был его пафос на «поиметь вприглядку»!

Теперь я рассчитываю захотеть ее грубо и зримо, до стоя, добиться «эффекта метро». Мы ведь чужие! Но жизнь подогнала нас друг к другу. Прибила.

Я призываю безмолвно: – Стань еще и Властью! Верши мою судьбу!

Или тихо полюбить?

Она говорит что-то резкое официантке. Сухо здоровается с полной блондинкой ее лет—валькирия! «Действуй! Меня уже заливает жар! К черту любовь! Покажи, как ты всемогуща!»

А как же с моей мечтой? «Как отличить любовь и секс? Где сердца зов? Где плоть бунтует? Чем дальше в непорочный лес, тем меньше интереса … Янь-Инь-Лую?!» – ненужное зачеркнуть.

Вот такие вирши слагаю, снедаемый либидо двух сортов. Повесить меня мало. Привет Гамсуну Что-то затянулась фальшивая нота, пора лопаться струне.

Официантки всегда чувствуют фальшь, они наверняка смеются над такими, как мы, как я, «завсегдатаями». Они оживляются, только если придет один из здешних Хозяев жизни, чья фальшь будет такой высокой пробы, что уже перестанет быть фальшью.

Между тем, скандал разгорается. В чем дело? Официантка нахамила и теперь звенит блюдцами чуть громче, чем предписано почтением к клиенту. От нее сладко пахнет лошадиным потом и пошло – поддельным пятым номером госпожи Шанель из Малаховки.

– Я сообщу о вас Арчилу! – говорит моя.

– Да сообщайте хоть Путину! – официантка уже возит салфеткой по столу. – Кстати, вон он идет, Арчил Вахтангович!

Моя не успевает встать, здешний босс возвышается над столом.

– Хорошо, что встретил, – говорит он вместо приветствия. – От вас нет перевода за аренду! Уже две недели, как он должен быть у меня!

– Банк задержал, будет к концу квартала, Арчил!

Местоблюститель морщится, ему не понравилось фамильярное «Арчил».

– Как поживаете? – обращается ко мне босс. Я ему до лампады, мы едва знакомы, ему важно щелкнуть мою даму-патронессу по носу поворотом спины и темы. О жалобе на официантку нет и речи. Та злорадно улыбается и смотрит на меня по теме: «И чего нашел в этой… старой галоше?»

Развенчание в заснеженной церкви второстепенных персонажей. Арчил громко смеется в другом конце зала. Ни о каком стое не может быть и речи.

Мы о чем-то говорим с моей дамой. Грудь выдает ее возраст, которого она не стесняется. Там, где грудь начинается, из-за корсажа выглядывает конопатая куриная лапка. Она замечает мой взгляд.

– Хочешь, я покажу тебе свой офис? Познакомишься с моими красотками?

– В другой раз.

– Ты пей, пей, еще есть время. Мне нужно тут на минуточку…

Она уходит. Я залпом выпил кофе и закурил. В углу сидит великолепная блондинка. Нога на ногу. В проходе стоит аппетитная брюнетка. У стены усатый капитально грузит шампанским и анекдотами стильную красно-пегую шлюшку, стриженую под мальчика. Живут же люди! И чего я так бездарно закатился под диван?

Проклятая официантка! Проклятый Арчил!

Моя возвращается, делает мне знак – уходим. Встал, догоняю ее. Смотрю на ее зад. Интересно, кто-нибудь впивается в него ногтями? Ведь я появился недавно?

В кабак с улицы устремился ручеек из богатеньких молодцов и молодиц – шубы не по сезону и разрезы не по карману простому марсианину. Втянулись в «Синюю Птицу». Мы – мимо. Мимо – мы.

Я жажду остаться один. Я завидую молодым олухам, которые целуются в транспорте, подражая каким-то много раз давно виденным персонажам. Я за кордоном тоже замечал эту манеру: нарочито прилюдно пытаться засосать партнершу всю целиком. У меня все идет тяжело и с надрывом. Вот бы потискать мою диву да и послать… И пойти по улице, насвистывая… Поезд ушел вместе с платформой.

Не помню, сколько прошло времени. Наши встречи продолжались. Чаще – у нее дома. Я приготовил рукопись, но моя покровительница не спешила. Я ждал. Мы ходили в рестораны, она платила, обещая вычесть мою долю из гонорара за издание. Дело принимало серьезный оборот, я жаждал заплатить «из своих» за роскошный ужин вдвоем с благодетельницей в «Синей Птице», это стало моей идеей fix.