Точно так же обстоит дело с перипетиями вокруг Катыни. Скрупулёзно сообщаются и обсуждаются многочисленные связанные с этим преступлением юридические противоречия. Весь обширный контекст проблемы либо замалчивается, либо подаётся в столь урезанном виде, что польское общество можем понять это так, будто бы российские власти либо до сих пор не сказали правды об этом преступлении, либо прямо-таки гордятся им. Что не отдали нам основных (до последнего времени засекреченных) документов. Что Борис Ельцин никогда не говорил слова «простите».

Поэтому когда я читаю высказывания влиятельного советника Путина Глеба Павловского, который на вопрос журналиста «Жечпосполитой»:

— Есть ли шанс у Комиссии по трудным вопросам урегулировать противоречия в оценках исторических событий, таких, как Катынь?

Отвечает:

— Для меня сам факт, что Катынь считается трудным вопросом, кажется чем-то ненормальным. Это дело прозрачно, как стекло. Существует полная документация, свидетельствующая о том, что преступление было результатом конкретного решения советских властей, не имеющего основания ни с точки зрения военной ситуации, ни с точки зрения ситуации политической, ни какой-либо другой. Я даже не знаю, о чем тут спорить. Надо открыть архивы.

В этот момент у меня возникает впечатление, что я имею дело с нормальностью. Впечатление, которого, увы, не бывает, когда я читаю множество касающихся России польских информационных и публицистических материалов.

Многие из них, в особенности те, что касаются Катыни, как интеллектуальным уровнем, так и эмоционально-этичным, напоминают мне иерусалимскую шутку времён путешествия Леха Валенсы в Израиль. Вот диалог двух комиков.

— Ты слышал? Приезжает президент поляков.

— Пусть просит прощения.

— Уже просил.

— Так пусть ещё раз просит прощения.

— Он уже и второй раз просил.

— Тогда может возвращаться к себе!

И ещё раз — конечно, в вопросах Катыни существуют противоречия, существуют элементы саботажа с российской стороны. Однако, дело в пропорциях. Нынешние проблемы — сущий пустяк по сравнению с огромными общими достижениями, которые абсолютное большинство польских журналистов и комментаторов предпочитает не замечать либо пренебрегать ими.

Поосторожнее с превосходством.

Польские представления о России пронизаны не только лицемерием и враждебностью, но и чувством превосходства. Превосходства цивилизационного.

Цивилизационного, если не расового. О том, что русских следует презирать, потому что, цитирую, «там после каждого монгольского нашествия всякая кацапка с брюхом ходила», мне было сообщено впервые, когда мне было 14 лет, и с тех пор время от времени я слышу различные варианты этой мантры. Естественно, слышу, а не читаю, потому что мы же за собой следим, мир таких выражений не любит. Но мы-то знаем, как там оно на самом деле…

Оставаясь, однако, на «безопасной» почве нашего цивилизационного превосходства, следует признать, что почему-то никто кроме нас его не замечает. Что является для нас причиной сильной фрустрации, которую мы компенсируем ещё большей дозой презрения.

Что характерно, сторонники польской идеологии цивилизационного превосходства, как правило, понятия не имеют о фундаментальных фактах, которые следовало бы принять во внимание, отстаивая столь радикальный тезис. Кто из польских комментаторов, например, знает, что уже в первой половине XVII века в Москве было, по крайней мере, столько же жителей, сколько в ту же эпоху в Кракове, Варшаве и Гданьске, вместе взятых?

Что не покажется странным, если не забывать, что ещё раньше, когда Баторий осаждал Псков, королевский секретарь, ксёндз Ян Пётровский, при виде этого города (который не был столицей московского царства…) воскликнул:

— О, Боже! Да он не меньше Парижа!

«Город очень большой, — писал он. — В Польше у нас такого нет, стеной окружен, церкви многочисленны и прекрасны, всё каменное!»

Конечно, я пишу это не затем, чтобы провозгласить противоположный, абсурдный тезис — о якобы цивилизационном превосходстве русских над поляками. Мои намерения куда скромнее: полагаю, что следует осторожнее обращаться с убеждениями о цивилизационном превосходстве кого-то над кем-то. Легко можно не только оскорбить кого-то, но и самому себя на посмешище выставить.

Путин не способен быть Сталиным.

Описываемые мною явления не новы. Они существуют издавна. Но когда-то они были понятны с психологической точки зрения. Вторая половина XIX века — это время, когда, по словам Достоевского, «русская политика по отношению к полякам была мастерицей дразнить». Это было время унижения поляков на всех польских землях, входящих в Российскую Империю, реальной угрозы для польскости на Кресах, а также безуспешной — но это только теперь известно — русификации в Королевстве Польском.

Также и междувоенное двадцатилетие, когда Речь Посполита были стиснута между двумя враждебными державами, не способствовало нормализации наших преставления о самом большом восточном соседе. Тем более невозможно это было в ПНР, когда однозначная советизация 50-х годов уступила место реально менее мучительному — но психологически столь же оскорбительному — вассалитету 60-х и 70-х годов.

Сегодня, однако, ситуация совершенно иная. Польша независима уже 17 лет, она входит во все возможные западные структуры. Конечно, как я уже писал в начале этой статьи, существуют потенциальные угрозы. Конечно, следует осознавать их и последовательно сводить к минимуму. Но от этого ещё далеко до той антироссийской волны, которую мы можем наблюдать сейчас.

Откуда эта волна? Первое, что приходит в голову, это, казалось бы, очевидное объяснение: Путин и Грузия. Сторонники антироссийской идеологии провозглашают, что нынешняя Россия — это либо СССР, приём на вершине своего могущества, либо прямо-таки Третий Рейх, чаще всего в данном контексте упоминает мюнхенский период.

Обе эти аналогии не выдерживают критики. Современная Россия — не Советский Союз. По очень многим причинам. Не будем говорить о демократии (можно доказывать, что её там подавляют — но ведь всё-таки она продолжает существовать). Не будем говорить о частной собственности в экономике (можно доказывать, что влияние государства на экономику там во много раз сильнее, чем на Западе — но ведь это ещё добольшевистская российская традиция).

Важнее нечто совсем иное. Так вот, самым мощным оружием Советского Союза не была Красная Армия. Им были — когда-то гигантские, потом уменьшающиеся, но и до конца имеющие значение — сонмы граждан Запада, составлявших потенциальную или реальную советскую пятую колонну. Люди, зачарованные идеологией коммунизма. Идеологией, центр которой был в Москве.

Так вот, сейчас у России такого оружия нет. Она не создала — и ничто не указывает на то, что сможет создать — идеологии, которая могла бы зачаровать кого-нибудь, кроме русских. Россия остаётся национальным государством. Агрессивным, но исключительно национальным. И это принципиальным образом уменьшает силу её экспансии.

Россия — не Третий Рейх. И тоже по многим причинам. Из которых наиважнейшая, как это ни парадоксально, — высокие цены на энергоресурсы. Нацизм вырос на почве экономического кризиса. На военных репарациях. Между тем, в современной России уровень жизни резко — и уже который год подряд — повышается. Нет питательной среды для нацистских настроений. Скорее, наоборот — для постепенного успокоения, погружения в современный мир западных потребительских возможностей…