Едва Италия начала оправляться от этого ужаса, как наступил новый, еще более страшный. Митридат был захвачен врасплох междоусобной войной в то время, как он приготовлялся к новой войне, чтобы изгнать римлян из Азии. Это был смелый замысел, но момент казался таким благоприятным! Удивление, которое испытывали перед Римом в греческом мире в течение пятидесяти лет, следовавших за Замой, сменилось ненавистью после разрушения Карфагена и Коринфа;[223] Азия была истощена эксплуатацией римских капиталистов; могущество Рима всюду падало. Митридат, наоборот, мог собрать большую армию в своей стране и среди варваров; он приказал построить могущественный флот на берегах Черного моря и имел в Крыму военную житницу, необходимую для продовольствования больших армий в военное время, так что голод не угрожал Понту. Однако, когда разразилась союзническая война, он не был готов, и пока помог младшему брату вифинского царя захватить царство и вместе с Тиграном снова завоевал Каппадокию, посадив там на престол своего сына. Он надеялся, что Рим не вмешается.

Но аристократическая партия, желавшая показать силу во внешней политике, отправила в 90 г. из Рима Мания Аквилия во главе посольства с целью восстановить при помощи небольшой армии проконсула Луция Кассия обоих царей в их государствах. Кассий и Аквилий легко исполнили свою миссию;[224] но Аквилий, полководец столь же храбрый, сколь и алчный, явился на Восток не для того, чтобы удовольствоваться деньгами, обещанными ему Никомедом; он хотел большой войны с Митридатом и побуждал Никомеда и Ариобарзана вторгнуться в Понт. Оба царя колебались; но Никомед был должен римским банкирам в Эфесе большие суммы денег, которые он занял во время изгнания, чтобы подготовить свое возвращение в Риме и в Азии; Аквилий приказал истребовать у него их уплаты, так что Никомед решил заплатить их из добычи, захваченной при разбойничьем набеге на Понт.[225] Митридат, однако, чтобы выиграть время и вместе с тем возложить вину на своего противника, послал к Аквилию требование умеренного и справедливого вознаграждения, в котором ему было отказано. Тогда в конце 89 г., считая себя готовым, он послал своего сына занять Каппадокию и вторично с энергией потребовал удовлетворения у Аквилия. Маний отвечал Митридату приказанием подчиниться без всяких условий, и война была объявлена.[226]

Когда она началась весной 88 г., Митридат имел совершенно готовый флот из 400 кораблей и одну из тех бесчисленных армий, которые восточная стратегия считает страшными по их численности, так же как современная стратегия по той же причине считает непобедимыми армии Европы. Он имел, как говорят, 300 000 войска: греческих наемников, армянской конницы, каппадокийских пехотинцев, пафлагонцев, галатов, скифов, сарматов, фракийцев, бастарнов и кельтов.[227] Маний Аквилий, напротив, мог собрать во время зимы только слабый вифино-азиатский флот и армию, едва из 200 000 человек, включая сюда армию вифинского царя, составленную из молодых азиатских рекрутов, входивших в слабые римские контингента!. Четыре корпуса, составлявшие римскую армию, были разбиты или распались в несколько недель; римский флот сдался понтийскому флоту; вифинский царь бежал в Италию, римские генералы были взяты в плен, и Митридат завоевал Азию.[228]

Впечатление от этого поражения в Италии было ужасно. Союзническая война уже разорила многих и причинила серьезные потери богатым гражданам, имевшим земельную собственность в Южной Италии; теперь потеря Азии делала бесплодными неизмеримые капиталы, вложенные финансистами в эту провинцию. Разразился экономический кризис и страшные беспорядки: откупщики не могли более платить; нищета возрастала; другие налоги не поступали более, и кассы государства были пусты; испуганные капиталисты прятали свои деньги, не желая более давать в долг и стараясь, наоборот, принудить к уплате своих кредиторов; монета сделалась редкостью в Риме, а та, которая обращалась, была очень часто фальшивой; претор, желавший обуздать жестокость заимодавцев, однажды утром был убит кучкой капиталистов во время совершения жертвоприношения. Рим был наполнен смутами, убийствами, кражами, драками между старыми и новыми гражданами. Последние были еще более раздражены, чем первые, потому что сенат вместо того, чтобы тотчас же вписать их во все 35 триб, медлил и изучал различные проекты законов, делавших бесполезными их новое право. Дело шло то о том, чтобы вписать их в десять новых триб, то в восемь из прежних тридцати пяти.[229] С Востока скоро пришли известия еще более ужасные. Дело шло уже более не о войне против другого государства, а о настоящей революции против римской плутократии.

Митридат хотел быть не только героем эллинизма, но и разрушителем космополитической плутократии в глазах ремесленников, крестьян, среднего класса, азиатских собственников и купцов, угнетенных римскими банкирами и местными ростовщиками — евреями и египтянами. Он послал правителям всех завоеванных провинций тайный приказ подготовить на третий день после даты письма общее избиение италиков; при этом ловко возбудили простой народ, уже раздраженный осуждением своего покровителя Рутилия Руфа, обещая свободу или прощение долгов рабам и должникам, которые убьют своих господ и кредиторов. И в назначенный день 100 000 италиков, мужчин, женщин и детей, подверглись нападению, были зарезаны, утоплены, сожжены живыми озверевшим народом во всех больших и малых городах Азии; их рабы были отпущены на свободу, их имущества разделены между городами и царской казной, так же как имущества прочих капиталистов — не италиков и вклады еврейских банкиров на острове Кос.[230] Дух мятежа подобно заразе проник в Грецию; афинский народ восстал, возбужденный философами и профессорами, и скоро получил помощь от Митридата, пославшего в Грецию своего полководца Архелая с флотом и армией, чтобы покорить не восставшие еще против римлян города и завоевать и опустошить Делос.[231] Началась великая война за господство над эллинским миром между азиатским монархом, поддерживаемым революционным плебсом, и италийской плутократией, которой помогали разлагающаяся аристократия и возникающая демократия, в то время как интеллигенция — ученые и профессиональные философы, столь многочисленные на Востоке, — стояла, как всегда бывает в социальной борьбе, на той или другой стороне, в зависимости от личных симпатий, интересов и отношений.

Сенат поспешил принять меры; он приказал произвести набор, поручил Сулле, бывшему в 88 г. консулом, вести войну и, так как казначейство было пусто, продал все римские владения «мертвой руки», все имения, которыми в Риме владели храмы.[232] Но умы в Италии были до такой степени смятены, что даже в этот ужасный момент, когда опасность грозила государству, партии предавались самым преступным выходкам для удовлетворения своей ненависти и своего честолюбия. Самниты и луканы, находившиеся еще под оружием, отправили к Митридату посольство с предложением союза. Многие разорившиеся италики, побуждаемые ненавистью к консервативной партии, старавшейся уклониться от дарования им прав гражданства, и принужденные тем или иным способом доставать себе средства к жизни, бежали в Азию и вступали в армию Митридата.[233] В Риме часть всадников, раздраженная утратой судебной власти, замышляла революцию для ее возвращения. Она вошла в сношения с Марием, который в бешенстве, что он забыт толпой, с умом, ослабевшим от пьянства, мечтал отнять у Суллы командование в войне против Митридата, овладеть неизмеримыми сокровищами понтийского царя и возобновить великие дни кимврского триумфа.[234] Они нашли, наконец, свое орудие в лице тогдашнего народного трибуна Публия Сульпиция Руфа, знатного человека, сделавшегося горячим демагогом, по-видимому, по причине своих долгов и из личной злобы. Под предлогом дать, наконец, удовлетворение новым гражданам Руф предложил закон, по которому италики должны быть распределены по 35 трибам, и добился его утверждения, наняв банды разбойников, терроризировавших избирателей и оказавших насилие над самими консулами. Последние были принуждены покинуть Рим; Сулла присоединился к армии, формировавшейся в Ноле. Но Марий, оставшийся господином Рима вместе с Руфом, провел закон, отнимавший у Суллы начальствование в восточной войне, и тотчас же послал приказ передать себе его легионы.