— Отчего же, Чарльз? Я не уверен, что мне уже нечему учиться.

— И желал бы учиться у старого подлеца, который всех выводит из терпения?

— Чарльз…

— Извини, Нэд. Я не должен тебе надоедать. Ты был прав, когда старался помешать гибели животного. Не твоя вина, что ты не понял моих намерений.

— Но все же ты считаешь, что мне стоило подумать, когда ты нажимал спуск пистолета?

— Пожалуй, стоило подумать.

— Ты сам себе противоречишь, Чарльз.

— Непоследовательность — моя привилегия, даже мой капитал, — беспечно посмеиваясь, объявил Боудмен. — Но вот этой ночью ты постарайся хорошо выспаться. Завтра мы пролетим над лабиринтом и составим предварительную карту, а потом будем высылать туда людей. Я думаю, что через неделю мы сможем поговорить с Мюллером.

— А он захочет сотрудничать?

— Вначале не захочет. — По резко о-черченному лицу Боудмена скользнула тень. — Заупрямится. Будет поливать нас грязью. В конце концов, ведь именно мы его оттолкнули. С какой стати он будет помогать людям Земли? Но потом он все же придет на помощь, Нэд, ибо он человек гордый, а гордость остается гордостью, несмотря ни на что, пусть он сейчас болен, одинок и разочарован. Даже ненависть не лишит человека настоящей гордости. Тебе, Нэд, не надо этого доказывать, ты сам того же покроя. Даже у меня есть своя гордость. Уж как-нибудь мы с Мюллером контакт наладим. Мы уговорим его покинуть этот проклятый лабиринт и помочь нам.

— Я надеюсь на это, Чарльз, — Роулинг заколебался: — Но как подействует на нас… контакт с ним? Я имею в виду его болезнь… влияние на окружающих…

— Плохо подействует. Очень плохо.

— Ты встречался с ним после того?…

— Да, несколько раз.

— Я не могу по-настоящему представить, что вот я стою перед кем-то, а вся его личность выливается на меня… При встрече с Мюллером это именно так и происходит, правда?

— Это похоже, что словно окунаешься в ванну с кислотой, — ответил Боудмен. — К этому можно притерпеться, но с этим нельзя примириться. Вся шкура горит. Отвращение, страх, жадность, хворь — все это брызжет на Мюллера, словно поток гноя.

— А ты говоришь, что он гордый человек, благородный человек…

— Да, он был таким, — Боудмен посмотрел в сторону далекого лабиринта. — И спасибо за это Богу… Но все это, словно ушат холодной воды на голову, не так ли? Даже если такие превосходные люди, как Дик Мюллер, таят в своем мозгу такую пакость, то что скрывается в мозгу людей обыкновенных? Тех самых обычных, серых людей, ведущих свою обычную, серую жизнь? Если бы наслать на них то несчастье, что постигло Мюллера, то огонь, исходящий от них, испепелил бы все разумное на много световых лет вокруг.

— У Мюллера было достаточно времени, чтобы сгореть самому, — заметил Роулинг. — Что же будет, если мы не сможем к нему вообще приблизиться? Что будет, если мы не выдержим его излучения?

— Выдержим, — ответил Боудмен.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

А Мюллер в лабиринте размышлял над ситуацией и взвешивал свои шансы. На молочно-белых экранах видеоскопа вырисовывались изображения космического корабля, пластиковых куполов, выросших рядом, суета крохотных фигурок. Теперь Мюллер сожалел, что не смог обнаружить аппаратуру, которая контролировала коллекторы, ибо изображения были туманными. Но все же ему повезло, что можно пользоваться этим оборудованием. А множество древних аппаратов города уже давно вышло из строя из-за поломок каких-то важных частей. Но на удивление многое продержалось века, и эта отличная сохранность древней, техники говорила об умении ее создателей. К тому же Мюллер смог установить назначение лишь некоторых изделий древних мастеров, да и пользовался ими не лучшим образом.

Он всматривался в туманные изображения своих близких — людей, занятых устройством лагеря на равнине, и прикидывал, какие новые муки они ему. готовят.

Когда он покидал Землю, то сделал все, чтобы замести следы. Нанимая межпланетную ракету, ложно заполнил формуляр полета, извещая, что отбывает на Сигму Дракона. За время путешествия он должен был неизбежно миновать три контрольные станции, но на каждой для отвода глаз зарегистрировал большой орбитальный рейс по галактике. Трассу он выдумал старательно, дабы никто не догадался, куда же он подевался.

Конечно, самый обычный сравнительный контроль всех трех станциий сразу же выявил бы, что три поочередные свидетельства — это одна большая ложь. Но Мюллер рассчитывал, что до ближайшего контроля он закончит свой полет и исчезнет. Вероятно, все это удалось, ибо по следу не устремились корабли преследователей.

В окрестностях Лемноса он выполнил последний обманный маневр: оставив ракету на паркинговой орбите, сам в капсуле спустился на планету. А тем временем бомба с часовым механизмом разнесла ракету и расшвыряла обломки по миллиарду пересекающихся орбит. Надо обладать каким-то фантастическим компьютером, чтобы вычислить общий, источник этих частиц. Бомба была настроена так, чтобы на каждый квадратный метр пришлось пятьдесят направляющих векторов, и это на какое-то время делало работу трассографа невозможной. А времени Мюллеру требовалось немного, скажем, лет шестьдесят. Он покинул Землю шестидесятилетним и в нормальных условиях мог рассчитывать на сто лет в расцвете сил; но здесь, на Лемносе, без врачей, отданный на милость не лучшего диагноста, он знал, что будет доволен, дожив до 110, а в лучшем случае, до 120 лет. Шестьдесят лет отшельничества и спокойная смерть в одиночестве — это все, чего он ждал от судьбы. Но именно сейчас, спустя девять лет, в его жизнь врываются наглецы.

Или его и в самом деле выследили?

Но пришел к выводу, что выследить его не могли. Ибо: во-первых, он употребил все возможные средства предосторожности, а во-вторых, для преследования нет никакого повода. Он не беглец, которого следует отправить на Землю и предать в руки правосудия. Он — всего лишь человек, пораженный недугом, ужасным душевным недугом: он чувствует омерзение при виде своих земных ближних, а люди Земли, безусловно, рады, что избавились от него. Тем самым он был выродком, живым упреком, трепещущим сосредоточением вины и сожаления, пятном на совести всей планеты. Он понял, что лучшим благодеянием, которое он может оказать человечеству, будет его исчезновение. И он сам не предпринял бы никаких попыток отыскать кого-либо такого же ненавидимого.

А что же это за нахалы?

Предположим, что это археологи. Мертвый город Лемноса коварно завораживает их и влечет. До сих пор Мюллер, однако, лелеял надежду, что ловушки лабиринта и впредь будут отбивать охоту к исследованиям. Город открыли сотню лет тому назад, но избегали по весьма важной причине. Мюллер много раз натыкался на останки тех, кто тщетно пытался проникнуть в лабиринт. Если он сам сумел добраться сюда, то потому, что в своем отчаянии не страшился смерти; а потом взяло верх любопытство и заставляло проникать все дальше и разгадывать загадки. К тому же, лабиринт был очень надежным убежищем. Да, он прорвался и расположился здесь, но теперь сюда пытаются проникнуть люди-наглецы.

«Они сюда не войдут», — решил Мюллер.

Устроив свою резиденцию в самом центре лабиринта, он располагал достаточным количеством средств обнаружения, чтобы следить, пусть и ориентировочно, за передвижениями всех живых созвездий. Таким образом он узнавал, как бродят из сектора в сектор животные, на которых он охотился, и те, кого он сам опасался. В какой-то мере он мог контролировать ловушки, которые были в основном пассивными, но в определенных условиях и они могли пригодиться в борьбе с противником. Не раз, когда к центру лабиринта рвалась хищная тварь размером со слона, он заманивал ее в подземную яму сектора Зет. И вот сейчас задавался вопросом, а мог ли он обратить эти оборонные средства против человеческих существ, если бы они проникли далеко… Ответа не было. Ведь по сути люди пробуждали в нем не ненависть, а лишь желание, чтобы оставили его в одиночестве, в том, что считал покоем…