В «Чевенгуре» практически нет человека, который мог бы элементарно понимать происходящее. Эти люди как будто лишены способности мыслить. Они могут только фанатично верить. Постижение мира происходит у них главным образом через эмоциональную сферу. Чепурный, глава чевенгурского совета, прислушивается к своим ощущениям, которые сформулировать просто не в состоянии. Но рядом есть человек, из любой ситуации извлекающий пользу, – Прохор Дванов. Именно он формулирует «тезисы» Чепурного. Эти «тезисы» становятся программой действий для настоящего карателя – товарища Пиюси, бывшего каменщика. Для исполнения этой программы не нужна голова – нужен только заряженный наган. Эти трое образуют модель власти, основанной на принуждении. Писатель исследует конфликт здравого смысла со слепотой фанатизма: вторгающиеся в «вакханалию слепоты» (А. Д. Шиндель) трезвые голоса обнаруживают глубину абсурда, разъедающего даже такую чистую душу, как Саша Дванов.
Призрачность усилий
Одним из наиболее значимых для прозы Платонова мотивов является мотив призрачности, бессмысленности невероятных усилий, бездарности использования человеческого энтузиазма. В финале «Котлована» Платонов показывает, как постепенно скашивается живая трава, затем лопаты врезаются в живой верхний слой почвы, затем долбят мертвую землю и камни. Но гигантская яма, которую копают для будущего прекрасного общежития, становится могилой для умершей девочки.
Стремление быть точным, заглянув в глубины души целой массы людей, позволяет писателю вскрыть противоречивость, ирреальность новой действительности.
Именно в этом и состоит грандиозность абсурда жизни, в которой люди как будто не замечают окружающего хаоса, устремляясь сообща в неосуществимые иллюзорные дали гармонии (при этом представления о такой гармонии у каждого свои). Исследуя процесс поиска всеобщей правды, Платонов обнаруживает явное неблагополучие самой идеи, в которой кроется трагический абсурд – одержимые верой в торжество мировой революции мучаются от непосильности свалившейся на них задачи, но отказаться от ее выполнения не могут, потому что уже не представляют другой жизни. Без этой веры их жизнь теряет смысл.
Платонов утверждает, что все сходится в человеке, все проходит сквозь его сознание. Истины вне человека быть не может. Но абсурд, помрачивший сознание чевенгурцев, строителей котлована, создателей ювенильного моря, которое снабдит водой обезвоженную степь, не позволяет оценить трезво и реально то, что происходит вокруг. Битва за колбасу превращается в этом сознании в классовый конфликт инстинктов («Ювенильное море»).
Строительство новой жизни требует наличия «новых» людей, свободных от предрассудков прежней буржуазной, полной собственнических инстинктов жизни. Платонов разворачивает эту метафору, превращая ее в реальность, – тут и обнаруживается абсурдность самой утопической идеи, ее бесчеловечность. Утопия превращается в антиутопию.
«Судорога платоновской человечности»
Творчество А. П. Платонова занимает особое место в литературе XX в. Необычна для советской литературы его любовь к слабым, беспомощным, одиноким и забытым. Его произведения отличает неповторимая манера письма. Читая Платонова, мы, по определению А. Д. Шинделя, «…спотыкаемся о каждое его слово, которое, как материальная преграда, то и дело возникает по ходу нашего движения. спотыкаемся о мысли и поступки людей, которые ничего о себе не знают и на обломках погибшей жизни строят что-то свое, объединенные мечтательным состоянием, но мечтают все о разном».[147]
«Неправильной прелести языка» писателя посвящено много литературоведческих работ. Языковые аномалии в его прозе изучены и систематизированы. Но тайна того явления, которое называется «язык Платонова», все равно остается.
И все же значение Платонова для русской культуры состоит не в стилистическом новаторстве и не в особом качестве гуманизма, а в том, что он глубже других понял трагизм произошедшего в эпоху «утопических преобразований» и единственный из писателей (как считают современные исследователи) сумел это адекватно изобразить на своем необычном языке. Данное обстоятельство и ставит Платонова на особое место в русской литературе XX в.
Идеал и повседневность (Ю. В. Трифонов)
Мучительный поиск «своей» темы
Юрий Валентинович Трифонов (1925-1981) стоял у истоков рождения жанра «городской повести», разглядев за повседневными явлениями вечные философские вопросы. Публикация в 1950 г. романа «Студенты» принесла молодому прозаику известность. После первого успеха Ю. В. Трифонов долго и мучительно искал свою тему в прозе, вырабатывал собственное видение жизни. Писал рассказы разного стилевого и тематического диапазона, опубликовал роман «Утоление жажды» (1963), в котором шла речь о строительстве оросительного канала в пустыне.
Художественный мир писателя во всей своей полноте раскрылся в «московских повестях», в которых переосмысливается жизнь интеллигенции, ставится проблема сохранения человеческого достоинства в засасывающей суете повседневности. Писателя упрекали в отсутствии острых социально-идеологических столкновений, в том, что его герои – это мещане, которых заботит только собственное благополучие.
Первым произведением «московского цикла» стала повесть «Обмен» (1969), в которой остро поставлена проблема морального выбора между совестью и материальным благополучием. Название повести «Предварительные итоги» (1970) обозначило особый тип повествования. Герой повести, переводчик Геннадий Сергеевич, приходит к промежуточному нравственному рубежу, после которого его жизнь должна коренным образом измениться. Тема подведения некоторых итогов и пересмотра жизненных позиций, душевной глухоты и нежелания понимать друг друга продолжается в повестях «Долгое прощание» (1971) и «Другая жизнь» (1973).
Завершением «московского цикла» стала повесть «Дом на набережной» (1976).
На примере судьбы одного из жильцов знаменитого московского дома, дома для семей партийных работников, в том числе и семьи Ю. В. Трифонова во времена его детства, писатель показал механизм формирования конформистского общественного сознания. История преуспевающего критика Глебова, не вступившегося когда-то за своего учителя-профессора, стала в романе историей психологического самооправдания предательства. В отличие от героя, автор отказывался оправдывать предательство жестокими историческими обстоятельствами.
Произведения Ю. В. Трифонова дают возможность читателю иметь собственную позицию, потому что автор нейтрален к своим героям, он сострадает каждому. Его творчеству было близко чеховское выражение «плохой хороший человек», так как личность в понимании писателя не может быть однозначной. Ю. В. Трифонов пытался понять своих героев, но оправдать их поступки стечением обстоятельств не мог, потому что каждый человек в ответе за свои дела.
147
Шиндель А. Свидетель (об особенностях прозы Андрея Платонова) // Знамя. 1989. – № 9. – С. 209.