— Подпишитесь здесь, пожалуйста, мистер Горднер, — и Нортроп протянул ручку старшему сыну. — Прооперируем сегодня. Я немедленно пришлю сюда нашего хирурга. Одного из лучших. Ваш отец получит лечение, какое он заслуживает.

Документы положены в карман. Дело сделано.

«Возможно, это варварство — оперировать таким путем», — думал Нортроп. Но в конечном счете он не нес ответственности. Он только доставлял публике желаемое. Публика хотела струи крови и нервное возбуждение.

И в самом деле, что старику до всего этого! Любой опытный медик скажет, что он не жилец. Операция не станет спасением. Анестезия тоже. Если его не доконает гангрена, он отправится на тот свет от послеоперационного шока. В худшем случае будет несколько минут страданий под ножом. Зато семью не будет давить страх финансового разорения.

Выходя из больницы, Маурильо заметил:

— Шеф, вам не кажется все это немного рискованным? Я имею в виду предложение заплатить больничные расходы?

— Иногда нужно немного играть ва-банк, чтобы получить желаемое, — ответил Нортроп.

— Да, но это может стоить пятьдесят-шестьдесят тысяч Что станет с бюджетом?

Нортроп осклабился:

— Вероятнее всего, выживем мы, а не старик. Он не протянет до утра. Риска нет ни на доллар, Маурильо, даже ни на один вонючий цент.

Возвратившись в кабинет, Нортроп передал бумаги об ампутации своим ассистентам и включил машину для передачи Он был готов назвать этот день большим днем для себя.

Оставалась кое-какая грязная работа — убрать Маурильо Это нельзя было назвать увольнением. Маурильо занимал должность на уровне больничного санитара или любого другого, кто ниже администратора. Однако увольнение нужно было представить как повышение по служебной лестнице. Вот уж несколько месяцев у Нортропа нарастало чувство неудовлетворенности работой маленького человечка. Сегодня предстоял последний удар. У Маурильо отсутствовало воображение Он не знал, как закончить сделку Он не подумал об оплате больничных расходов. «Если я не могу уполномочить его быть ответственным, — сказал себе Нортроп, — я не могу использовать его вообще. В отделе есть много других помощников, каждый будет счастлив занять это место».

Нортроп поговорил с двумя. Сделал выбор: молодой парень по имени Бартон, он целый год снимал документальные фильмы. Это его работа — съемки лондонской воздушной катастрофы весной. Искусно изображает все отвратительное. В прошлом году он вовремя оказался на пожаре всемирной ярмарки. Да, Бартон именно тот человек.

Следующий шаг был довольно неприятным. Дело могло пойти не так, как хотелось бы.

Нортроп позвонил Маурильо, к тому нужно было пройти через две комнаты, однако такие дела не стоит делать с глазу на глаз.

— Хорошие новости для тебя, Тэд. Переводим тебя на другую программу.

— Переводите?

— Именно так. Был разговор после обеда, и мы решили, что передачи «Кровь и внутренности» — пустая трата времени для тебя. Твой талант нуждается в большем размахе. На «Детском времени» ты действительно расцветешь. Ты, Сэм Клайн, Эд Брэган — потрясающая бригада.

Нортроп видел, как расплывшееся лицо Маурильо сморщилось Арифметика была простой, и все дошло быстро: здесь Маурильо был номер два, а в новой передаче, гораздо менее важной, он будет номером три. Оплата ничего не значила, так или иначе все съедалось внутренним подоходным налогом. Это явный пинок ботинком, и Маурильо ощутил его.

Нормы поведения требовали от Маурильо вести себя так, словно ему оказана редкая честь, однако он отказался от этой игры и, глядя в сторону, сказал:

— Лишь за то, что я не подписал ампутации тому старику?

— Почему ты так думаешь?

— Три года я работал на вас. Три года! И вот я выброшен таким способом!

— Я сказал тебе, Тэд, мы думаем, что это даст тебе большие возможности. Ты шагнул вверх по лестнице Ты…

Мясистое лицо Маурильо запылало от ярости.

— Это абсурд, — сказал он с горечью. — Ладно, не имеет значения. — Ха-ха! Я получил другое предложение и ухожу прежде, чем вы меня вышвырнете. Берите эту вашу должность и…

Нортроп торопливо погасил экран.

«Идиот, — подумал он, — маленький жирный идиот. Ладно, к дьяволу». Он очистил свой стол и одновременно мозги от Тэда Маурильо и проблем, связанных с ним. Жизнь — реальность, и с ней не шутят. Маурильо не может шагать в ногу. Вот и все.

Нортроп решил идти домой. Этот день был слишком длинным.

В восемь вечера сообщили, что старика Гарднера приготовили к операции.

В десять звонок главного хирурга объединения доктора Стила известил Нортропа о провале операции.

— Мы потеряли его, — сказал Стил вяло и равнодушно — Мы сделали все, что было в наших силах, но общее состояние старика… началась фибрилляция и сердце отказало. Ни черта не помогло!

— Нога ампутирована?

— О-о, конечно. Все случилось после операции.

— Материал отсняли?

— Сейчас печатают.

— О’кэй! — сказал Нортроп. — Благодарю за звонок.

— Сожалею о пациенте.

— Не корите себя, — возразил Нортроп, — это случается с лучшими из нас.

На следующее утро Нортропу захотелось увидеть отснятые кадры. Просмотр устроили на двадцать третьем этаже студии, и присутствовали только избранные: Нортроп, его новый ассистент-распорядитель Бартон, группа директоров телеобъединения, двое из монтажной.

Проворные пышногрудые девушки выдали усиливающие шлемы. Здесь механизмы не выполняли никакой работы!

Нортроп надел на голову шлем. Он ощутил знакомое волнение, когда включили электроды. Закрыл глаза В комнате разнеслось мощное гудение включенного усилителя. Засветился экран.

Вот старик. Вот гангренозная нога. А вот и доктор Стил со знакомой ямочкой на подбородке, суровый, энергичный хирург, звезда объединения, с годовым доходом за свой талант 250 000 долларов. В руках Стила заблестел скальпель.

Испарина обволокла тело Нортропа. Через усилитель до него четко дошли мозговые волны старика, он почувствовал сильное биение пульса в ноге больного и словно сам ощутил тупую боль в висках того человека и немощь и полумертвое состояние восьмидесяти лет.

Стил налаживал электронный скальпель, сестры суетились, подготавливая больного к ампутации. В окончательном варианте должна была быть музыка, пояснительный текст — все приправы. Однако теперь мелькали безмолвные кадры и, конечно, доносились усиленные волны мозга больного человека.

Нога обнажена.

Скальпель опущен.

Нортроп вздрогнул, когда сильнейшая боль, испытываемая другим человеком, пронзила и его. Он почувствовал огненную боль, мгновенную, пугающую адскую боль в тот момент, когда скальпель проходил сквозь изболевшее мясо и прогнившую кость. Его тело сотрясалось, он с силой закусил губы и сжал кулаки, а затем все было кончено.

Передышка от боли. Полное освобождение. Нога не подавала больше пульсирующих посланий утомленному мозгу. Наступил шок, анестезия невыносимой для человека боли. И с шоком наступил покой. Стил завершил операцию — очистил культю и зашил ее.

Кривые резко упали. Позднее выпускающие введут в программу интервью с семьей, возможно, короткие кадры похорон и небольшой обзор проблемы гангренозных заболеваний в старческом возрасте. Это давали сверх программы. Главное, что хотели зрители, — это откровенные страдания другого человека, и это они получат сполна. Гладиаторское состязание без гладиаторов, мазохизм, скрытый под маской медицины. Это годилось. Это привлекало миллионы зрителей.

Нортроп отер пот со лба.

— Кажется, мы получили хороший фильм, ребята, — сказал он с чувством удовлетворения.

И это чувство не покидало его в тот день, когда он уходил с работы. Пришлось тяжело потрудиться на протяжении всего дня, чтобы довести фильм до окончательной формы, кое-что вырезать, кое-что отполировать. Он наслаждался элементом мастерства. Это помогало ему немного сдвинуть на задний план темные стороны программы.

Он освободился лишь к ночи. Когда он выходил через главный подъезд, какая-то фигура появилась впереди — громоздкий человек среднего роста с усталым лицом. Он протянул руку и грубо затолкнул Нортропа назад в вестибюль.