Милли, крупная негритянка, время от времени готовившая еду для работников, стояла у плиты и горько рыдала. Мем носился по кухне, занятый приготовлением горячего пунша. Мало-помалу Лукреция Борджиа сумела сложить вместе долетавшие до нее обрывки разговора и преодолеть вялость мыслей, вызванную снотворным.

Собрав все силы, она, не обращая внимания на боль в спине, которая, как оказалось, не смогла пересилить ее природное любопытство, приподнялась на одном локте и взглянула на проливающую слезы Милли. Глаза Мема тоже были на мокром месте. Окончательно очнувшись, Лукреция Борджиа напряженно внимала их словам.

– Бедненький масса Хам! Такой славный мальчуган! Подумать только, какое несчастье!

– А как убивается масса Максвелл! О, горе всем нам! Что за несчастный день сегодня в Фалконхерсте! С утра выпороли Лукрецию Борджиа, а теперь еще это!

Милли утерла подолом слезы и задвигала горшками.

– Не опоздать бы с пуншем! – подгонял самого себя Мем, ища какую-нибудь подставку для горячего стакана. – Хозяин потребовал пунш покрепче.

Невзирая на боль, Лукреция Борджиа села на тюфяке, прикрывая голую грудь старым одеялом.

– Что здесь происходит? – осведомилась она. – Уж и поспать нельзя! Что еще стряслось с массой Хаммондом?

– Сейчас некогда рассказывать, – бросил через плечо Мем, торопясь с подносом к двери. – Масса Уоррен ждет не дождется своего пунша.

– Тогда ты скажи, Милли. – Боль отступила на задний план, оттесненная более важными событиями. Лукреция Борджиа знала, что от нее требуется сейчас максимум внимания и сообразительности.

– Бедный масса Хам!..

– Знаю, знаю! Вы с Мемом так распричитались, будто мертвеца оплакиваете. Он, по крайней мере, жив?

– Живой-то он живой, но все равно что при смерти: уж так страдает!

– Расскажи поподробнее, в чем дело. Мне не настолько больно, чтобы не встать и не пристукнуть тебя, если ты не прекратишь свое нытье.

Милли отошла от тюфяка подальше. Она знала, какая тяжелая у Лукреции Борджиа рука.

– Вот как было дело. Масса Хам ускакал из конюшни на своем новом коне и погнал что было силы к реке. Конь испугался чего-то и сбросил его. Не знаю, сколько времени он пролежал, пока Золфо – здоровенный парень из хижины Грейс – не отправился на рыбалку и не наткнулся на массу Хама. Коня и след простыл. Пришлось Золфо взвалить массу Хама себе на спину и тащить его в дом. Масса Хам кричал от боли, у него волочилась нога. За мной прибежал Мем: ступай, говорит, в Большой дом, на кухню. Вот я и пришла. Больше я ничего не знаю.

– Где сейчас масса Хам? – спросила Лукреция Борджиа, покосившись на своих близнецов, которые из-за чего-то ссорились и тоже готовы были разрыдаться.

– В спальне массы Максвелла, на его кровати. Масса Максвелл не отходит от него и так убивается, что никак не сообразит, как же помочь бедняжке.

Милли приподняла какую-то крышку, помешала варево длинной деревянной ложкой и сняла пробу.

– Пожалуй, надо подсолить.

– В этом доме у всех повышибало мозги! Высказавшись, Лукреция Борджиа попыталась встать, но это оказалось нелегким делом. Лишь с третьей попытки она выпрямилась. Ее наготу скрывало одно одеяло: ей не хотелось одеваться на глазах у Милли.

– Выведи-ка отсюда мальчишек. Нашлепай их хорошенько, чтоб прокричались. Не могу валяться, когда кругом такой кавардак. Придется самой тащиться наверх и узнавать, что да как. Масса Хаммонд поранился, масса Уоррен сам не свой… Надо же кому-то навести порядок. Боюсь, без меня этим некому заняться.

– Ты не сможешь подняться, – отозвалась Милли, уже гнавшая близнецов к двери. – На тебе живого места нет!

– Если я нужна моим белым подопечным, то такая ерунда, как рубцы, не смогут мне помешать.

Милли с любопытством наблюдала за Лукрецией Борджиа, которая не могла даже стоять, не хватаясь за спинку стула.

– Ничего у тебя не получится! – фыркнула она.

– Сама знаю. Стоять и то не могу. Но придется.

Она погрозила Милли кулаком. Близнецы исчезли за дверью. Лукреция Борджиа посмотрела на свое окровавленное платье, валявшееся на полу. О том, чтобы его надеть, нечего было и думать, от шкафа же, в котором хранился ее нехитрый гардероб, ее сейчас отделяло расстояние в добрую тысячу миль. Она выпрямилась, набрала в легкие побольше воздуху и двинулась к двери. Спина разболелась еще сильнее, чем раньше, к тому же она так отчаянно хромала, что ей с великим трудом давался каждый шаг. Однако так, мелкими шажками, хватаясь за стул, она дотащилась до шкафа, открыла дверцу и нашарила на полке чистое платье.

Настоящие мучения начались только теперь: она могла ежесекундно хлопнуться в обморок, сначала натягивая платье через голову, потом расправляя его на иссеченной спине. Наконец, одетая, но окончательно обессиленная, она вдруг обнаружила, что способна перемещаться и без помощи стула. Она присела, набираясь сил. Каким дерзким ни был рейд к шкафу, теперь ее ждало несравненно более рискованное путешествие: сначала за тридевять земель, к двери, затем по столовой, гостиной и наверх, в спальню Максвелла.

Она сама отрезала себе путь к отступлению. Ни физическая боль, ни подкатывающая к горлу тошнота уже не могли ее удержать. Она решилась на штурм и не собиралась его откладывать. Хватаясь сначала за кухонный стол, потом за стулья, она добралась до двери столовой. Там ей пришлось задержаться: дальнейшее путешествие казалось немыслимым. Она припомнила, как однажды возносила молитвы, и снова поступила так же: сейчас она молила Всевышнего, чтобы Он дал ей сил совершить восхождение.

В столовой ей оказалось легче перемещаться, чем на кухне, поскольку здесь можно было опираться на обеденный стол и стулья. Зато гостиная показалась ей губительной пустыней, и ей потребовалось нечеловеческое усилие, чтобы пересечь это немереное пространство.

Потом она распахнула дверь, ведущую на лестницу, и ступила на самый сложный участок. Сначала она попыталась преодолевать ступеньки традиционным способом, но потом оказалось, что это проще делать в сидячем положении.

На лестницу проникали выразительные звуки: плач Хаммонда и отчаянные, но совершенно бесполезные попытки отца утешить сына. С предпоследней ступеньки Лукреция Борджиа услышала свое имя.

– Где Лукреция Борджиа? – твердил Хаммонд. – Хочу, чтобы она пришла!

– Да не может она! – отвечал ему отец. – Разве ты не помнишь, что сегодня утром мы ее выпороли?

– Не надо было ее пороть! Лукреция Борджиа слишком добрая, чтобы ее пороть…

– Успокойся, сынок, отдыхай. Скоро тебе полегчает. Не знаю пока, как мы этого добьемся, но что-нибудь обязательно предпримем.

– Лукреция Борджиа знала бы, как мне помочь. Спросил бы ты ее, а? – плаксиво предложил Хам.

То обстоятельство, что без нее не могут обойтись, придало Лукреции Борджиа сил. Добравшись до верхней ступеньки, она оперлась на руки и медленно встала, ненадолго привалившись к стене, чтобы передохнуть. Восстановив силы, она сделала несколько неуверенных шагов, потом ринулась через коридор на штурм двери спальни.

Хаммонд лежал на кровати одетый. Рядом сидел на стуле его папаша и держал сына за руку. Хаммонд мотал головой и всхлипывал, однако его тело оставалось неподвижным. Правая нога была неестественно вывернута.

– Что здесь творится? – крикнула из двери Лукреция Борджиа, повиснув на косяке. – Что случилось с моим малышом?

Хаммонд протянул к ней руки, лепеча ее имя. Максвелл обернулся и удивленно проговорил:

– Ты здесь, Лукреция Борджиа? Как же это?

– Должен же хоть кто-то ему помочь! Так что случилось с моим бедным Хамом?

– Его сбросил этот чертов мерин, которого я имел оплошность ему подарить. Я сам пристрелю эту мерзкую скотину! Не надо было покупать ему мерина. Кастратам никогда нельзя доверять – ни четвероногим, ни черномазым.

Она добралась до постели Хама, опустилась рядом с ним, обняла и прижала к груди.

– Ничего, ничего, Лукреция Борджиа рядом, Лукреция Борджиа все поправит. Где болит?