– Это потому, что он не настоящий негр. Ты же знаешь, он наполовину араб.

– Что ж, придраться и впрямь не к чему, – гордо заключил Хаммонд. – И внешностью удался.

– А посмотри, что у него между ног! Этот парень будет отменным производителем.

– Но он обрезанный… – опять с некоторым сомнением заметил Хам.

– Говорят, это даже лучше. Обрезанные дадут фору другим производителям.

Хам продолжил осмотр. Поскольку отец обошелся при покупке нового раба без консультации с сыном, он полагал, что обязан проявить въедливость, хотя был вполне доволен покупкой. Изучив тело Омара, он указал ему на мешок с отрубями, стоявший рядом с кормушкой.

– Ну-ка, подними! – приказал он.

Омар шагнул к мешку, весившему фунтов сто, легко вскинул его на плечо и понес по конюшне, а потом остановился, дожидаясь разрешения поставить свою ношу на пол. Только когда Хам кивнул, он избавился от мешка.

– Силенка у него есть, – согласился Хам. – Похоже, у нас появился неплохой бычок, отец.

– К тому же наполовину мандинго, – напомнил Максвелл.

– Ты считаешь, что его можно спаривать с нашими телками? Я сотни раз слышал от тебя самого, что мандинго не следует скрещивать с другими породами.

– Он сам полукровка, и, как видишь, к нему не придерешься.

– Это верно. С кем ты собираешься его спаривать?

– Я подумываю о Квини: светлокожая, с прямыми волосами, миловидная, словно сошла с картинки.

– А какую работу ему можно поручить? Для поля он слишком хорош. Как такому позволить собирать хлопок?

– Он прирожденный конюх, – вспомнил Максвелл наставления Льюка. – Всю жизнь не отходит от лошадей. Поручу ему конюшню, а ночует пускай в хижине Лейлы с Квини. Кто с ней сейчас сожительствует?

– Ной. Только она пока что не забеременела.

– У Ноя дети никак не получаются. Скорее всего, он бесплоден, – озабоченно проговорил Максвелл. – Придется отнять у него Квини. Если ты поможешь мне вернуться в дом, я велю Лукреции Борджиа отвести Омара в хижину Лейлы. Она передаст ему, что он может сожительствовать с Квини либо все время, либо до тех пор, пока та не понесет.

Хаммонд послушно проводил отца в дом и устроил в кресле-качалке посредине гостиной, после чего заглянул на кухню.

– Какие чудесные подарки я получил на свой день рождения, Лукреция Борджиа! – Он улыбнулся ей и полуобнял. – Вы с отцом постарались доставить мне удовольствие. Лошадь и негр – самые отменные!

Она усмехнулась:

– Благодарите своего отца. Я слова не вымолвила, но, кажется, он сделал правильный выбор. Шли бы вы отсюда, масса Хам, сэр! Старуха Лукреция Борджиа печет вам ко дню рождения кекс и может что-нибудь запамятовать, если вы будете ее отвлекать.

Он от души расхохотался:

– Лукреция Борджиа никогда ничего не забывает. Этого у тебя не отнимешь.

С этими словами он ретировался, оставив ее совершенно счастливой. Ведь она знала, что он получил то, о чем больше всего мечтал, – коня и раба-мандинго, пускай и полукровку. Она надеялась, что когда-нибудь у него появится настоящий мандинго. Ведь если Омар, нечистокровный мандинго, такой красавчик, то каков же будет настоящий мандинго?

Глава XXV

Лукрецию Борджиа редко терзала ревность, однако на этот раз, получив после ужина поручение Максвелла отвести Омара в хижину Лейлы и положить его в постель к Квини, она испытала чувство, доселе ей неведомое. И была вынуждена признаться самой себе, что познала ревность. О, как ей хотелось оказаться на месте Квини! Но ей было решительно заявлено, что Омара ей не видать как своих ушей. В случае, если она соблазнит его, ей не избежать порки.

Она была уверена в надежности своего положения и не сомневалась, что Максвелл не решится наказать ее кнутом, однако ей впервые в жизни пригрозили настоящим телесным наказанием, и одна мысль о нем внушала ей трепет. Она страшилась как самой боли (недаром сама неоднократно присутствовала при экзекуциях), так и – причем в еще большей степени – умаления ее престижа в глазах обитателей Фалконхерста. Да, это было бы гораздо хуже, чем просто телесные страдания. Однако, выполняя поручение отвести Омара к Квини, она изнывала от жгучей ревности. Впрочем, и намеком не позволила чувствам отразиться на ее внешнем облике; выслушав приказание, мотнула головой и негромко ответила:

– Будет исполнено, масса Уоррен, сэр.

Дождавшись, пока в столовой и на кухне стараниями Алисии воцарится порядок, сразу отправилась в конюшню. Она уже сожалела, что назвала хозяину кандидатуру Квини, и готова была откусить свой болтливый язык. Теперь она понимала, что ее вечная спешка с дельными предложениями была вызвана желанием держать все под своим контролем. Если бы не она, Максвеллы только спустя несколько дней подобрали бы для Омара подходящую сожительницу.

– Черт возьми! – выругалась она.

Войдя в распахнутые ворота конюшни, она застала там небывалую картину. Негры разных возрастов, жившие при конюшне, стояли молчаливым полукругом и наблюдали за Омаром, который что-то бормотал себе под нос на непонятном языке, стоя на коленях, а потом и вовсе падал ниц на расстеленный на полу грязный мешок. Ей показалось неприличным его прерывать, поэтому она, подобно остальным, молча дождалась конца невиданного представления.

Наконец он покончил со странными действиями и бормотанием, и она испытала облегчение. Встав с колен, он аккуратно скрутил коврик из мешковины, отложил в сторонку и взглянул на Лукрецию Борджиа, не обращая внимания на остальных.

– Чего это ты? – спросила она. – Что это за прыжки на старом мешке?

С запинками, с тяжелым акцентом он ответил:

– Я молюсь Аллаху. Это мой вечерний молитва. Я молюсь четыре раза в день, как все истинные верующие.

– Аллаху?! – Она поджала губы и недоуменно покачала головой. – А кто это?

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк Его, – отчеканил он зазубренную формулировку.

– Значит; ты молишься Богу? – Она подняла брови и застыла с разинутым ртом. – Раньше, при жизни миссис Максвелл, мы тоже молились, все. У миссис Максвелл была часовня, мы ходили туда каждое воскресенье. Но после ее смерти перестали молиться. Масса Максвелл говорит, что слугам религия ни к чему, потому что мы не люди, вот он и превратил часовню в спальный барак для мальчиков и мужчин без пары.

– Да, я молюсь Богу, – коротко ответил Омар.

– Что ж, помолился – и хорошо. Теперь я отведу тебя в другое место – в хижину Лейлы. Там спит негритянка, с которой масса Максвелл хочет тебя спарить.

– Как это – хочет меня спарить? Мужчины разных возрастов, слышавшие его вопрос, сперва захихикали, потом захохотали во все горло.

– Он не знает, что значит покрыть негритянку!

– Ничего, скоро узнает…

– Хозяин хочет, чтобы ты ее отделал. Лукреция Борджиа махнула рукой, и все мигом притихли.

– Да, именно этого он от тебя и хочет. Хочет, чтобы ты с ней спал. Хочет, чтобы ты ее обрюхатил. Ему не терпится получить от тебя сосунка.

– Сосунка?

– Ну да, ребеночка.

Омар кивнул: что такое «ребеночек» он понимал.

– А для чего, по-твоему, тебя купили? Просто для того, чтобы ты прохлаждался при лошадках? Это ты брось: для такого баловства у нас хватает конюхов и конюшенных. От этой братии и так деваться некуда. Ему начхать, умеешь ли ты обращаться с лошадьми. Ты понадобился ему просто потому, что ты – наполовину мандинго. Он хочет получить от тебя породистых сосунков с кровью мандинго.

Омар не понимал речь Лукреции Борджиа во всей полноте, но главную мысль улавливал. Ответ его был краток:

– Женщина?

Лукреция Борджиа кивнула.

– На этом стоит весь Фалконхерст, – взялась она втолковывать ему. – Здесь выращивают не лошадей, не хлопок, а ниггеров – самых лучших! Поэтому хозяева – масса Уоррен и даже масса Хаммонд – очень даже разбираются, какому бычку какую телку крыть. Они сами подобрали тебе пару.

Он смотрел на нее, вспоминая прошлую ночь.