Накануне, в воскресенье, Джубо и еще несколько мужчин под предводительством Перри и Синклера возвели у конюшни, в тени виргинских дубов, деревянный помост. Сооружение имело шесть футов в высоту и было довольно широким. В углу стояли стол и стул – рабочее место Синклера, разложившего свои папки, перья и чернила. В центре помоста имелось возвышение – ящик, на который предстояло по очереди подняться всем рабам, чтобы привлечь к себе внимание. Рядом с возвышением стоял столик, на котором скоро должны были появиться графин с водой, стакан и аукционный молоток – принадлежности Перри.

Помост – первое, что бросилось в глаза Лукреции Борджиа, стоило ей выйти из кухни. Он живо напомнил ей гравюру, которую она когда-то видела в газете мистера Маклина. На той гравюре был изображен эшафот с болтающимся в петле висельником. Лукреция Борджиа знала, что это означало казнь, и уже была готова принять аукционный помост за эшафот, воздвигнутый для того, чтобы положить конец ее теперешней жизни. Смерть казалась ей развязкой, вполне сопоставимой с существованием у незнакомого хозяина.

Из конюшни появился Перри и велел ей сходить в невольничий поселок и привести оттуда все население – мужчин, женщин, детей. Мужчин надлежало выстроить в ряд под открытым небом, а женщин и детей завести в стойла. Лукреция Борджиа кивнула и отправилась выполнять приказание. Она позаботилась, чтобы мужчины и женщины надели новую одежду и собрали узелки с пожитками. У многих ничего не было, кроме старой одежды, которую они проносили всю жизнь. У других скопились сокровища, но совершенно смехотворные по привычным человеческим меркам: треснутая чашка из Большого дома, брошенная хозяевами расческа, клочок ленты или цветная тряпка, приглянувшаяся своей яркостью, даже кусочки оловянной фольги. Жизнь невольников была до того бесцветной, что они тянулись к любой мелочи, лишь бы в ней играли краски.

К девяти утра прибыли первые фургоны, хотя открытие торгов было назначено только на одиннадцать часов. Перри договорился с женским советом при Марисбургской баптистской церкви, который взялся обеспечить проголодавшихся участников торгов горячим кофе и сандвичами с ветчиной. Благочестивые дамы наотрез отказались поить покупателей спиртным, и Перри сам распорядился поставить в кладовой у родника бочонок с кукурузным виски, ибо знал, что мужчины, глотнувшие горячительного, становятся щедрее трезвых. О кормлении рабов никто не позаботился. День голодания пойдет им только на пользу. Их собирались продавать, а не печься об их насыщении.

Синклер встретил темнокожую толпу у дверей конюшни и развел мужчин и женщин по местам, предназначенным для них заранее. Когда все собрались, он обошел каждую группу, предупреждая, что на просьбу торгующегося раздеться невольники должны реагировать покорно и выполнять ее даже ревностно. По его словам, никто не купит кота в мешке, а единственный способ разобраться, что за раб выставлен на продажу, – это разглядеть его голым и собственноручно ощупать. Лукрецию Борджиа тошнило от одной мысли о том, что ей придется обнажиться перед первым же любопытным белым и позволить ему шарить руками по ее телу, однако она нашла успокоение в мысли, что ей нечего стыдиться, напротив, таким телом, как у нее, есть все основания гордиться.

Она вовремя заключила сделку со своей стыдливостью: на протяжении битого часа ее рассматривали, ощупывали, разве что не пробовали на зуб. На ее теле не осталось даже дюйма кожи, который бы не избежал чужого прикосновения. Ей с трудом удавалось сдерживать гнев, когда ощупывание принимало слишком интимный характер, однако она стискивала зубы и позволяла грубиянам делать с ней все, что им заблагорассудится. Большинство, особенно пожилые мужчины и отъявленная деревенщина в одежонке немногим лучше невольничьего тряпья, донимали ее скорее ради развлечения, так как она определенно была товаром им не по плечу. При взгляде на многих из них можно было усомниться, владеют ли они хотя бы одним рабом. Тем не менее она была вынуждена не делать между ними разницы, ибо все они белые люди. Она не имела права высказать даже намека на пренебрежение, как ни трудно это давалось, когда в нее тыкали заскорузлыми пальцами.

Потом в ее стойло вошли двое прилично одетых мужчин, и она встрепенулась. Она была обнажена – было бы слишком хлопотно всякий раз одеваться, а потом через полминуты снова разоблачаться, – но, несмотря на замешательство, заметила, что эти двое посетителей рассматривают ее не просто из праздного любопытства.

– Вот эту девку стоило бы приобрести, Том, – проговорил один, пониже ростом. – Хотя лично для меня она старовата – ей, видать, больше двадцати лет. Однако она здесь лучше всех остальных. Да, еще тот парень, которого ты рассматривал, – он тоже ничего себе.

Спутник низкорослого степенно кивнул:

– Пожалуй, я за него поторгуюсь. Ты тоже решил за него побороться, Уоррен?

Мужчина, названный Уорреном, покачал головой:

– Для меня он староват. Предпочитаю покупать их молодыми. И потом, дороговато: за половину суммы, которую пришлось бы отвалить за него, я могу купить экземпляр помоложе. Таких, как он, я уже продаю. Двадцать лет – самый подходящий возраст для сбыта.

– Значит, если я захочу его купить, ты станешь портить мне игру?

– Вовсе нет, – возразил Уоррен. – Лучше заключим сделку: я беру эту девку, независимо от ее возраста и оттого, что она приглянулась и тебе. Сам не знаю, зачем она мне понадобилась. Наверное, причина в том, что она выглядит очень разумной, а мне как раз такая и требуется. Итак, Том, ты отказываешься от нее, а я – от парня из племени круманти.

Лукреция Борджиа подняла глаза на переговаривающихся приятелей. Что ж, она бы не возражала, чтобы ее купил один из этих господ. Лично она предпочла бы Уоррена. Несмотря на приземистость, он обладал крепкой фигурой, мощными руками и ногами. Больше всего ее подкупило доброе, насмешливое выражение его лица. В нем не было и следа жестокости. При этом она не сомневалась, что перед ней стоит поборник жесткой дисциплины. Такого хозяина она готова чтить и уважать, ибо тоже всегда требовала от подчиненных ей людей повиновения. Правда, и второй, по имени Том, показал бы себя, наверное, неплохим хозяином, однако по какой-то неведомой пока что ей самой причине Лукреция Борджиа сразу отдала предпочтение Уоррену. Она радовалась, что он решил за нее поторговаться, и догадывалась, что заинтересовавший их круманти – это Джубо. Ведь именно так его называл Синклер. Ее обнадежило также то, что эти двое держатся вместе: по всей видимости, они были друзьями и соседями, так что если один из них купит Джубо, а другой ее, то они с Джубо смогут, по крайней мере, время от времени встречаться.

До ушей Лукреции Борджиа долетел звон колокольчика, оповещавший о начале аукциона. У нее замерло сердце. Вскоре до нее донесся могучий бас Перри и стук его молоточка. Молодой Синклер понесся к своему месту в сопровождении двоих белых, которых он нанял себе в помощники. Им было дано поручение приводить рабов по одному: сначала молодняк, потом мужчин, последними – женщин.

Лукреция Борджиа находилась слишком далеко от помоста, чтобы расслышать речи Перри целиком, лишь время от времени до нее долетало:

– Делайте ваши ставки! Раз, два, три… Продано! Покупатель – мистер такой-то.

Один из белых подручных возвращал купленного невольника в конюшню, оставлял в дальнем конце помещения и манил к себе следующего.

Когда дошла очередь до Джубо, она помахала ему на прощание рукой. Он тоже помахал ей и через силу улыбнулся. Она уповала на то, что за него хорошо заплатят. Когда он снова появился, то, проходя мимо нее, успел шепнуть:

– Один господин выложил за меня восемьсот долларов. Мистер Перри сказал, что это на сегодня самая высокая сумма. Кажется, мне повезло.

Она порадовалась за него, но у нее сохранялась надежда, что за нее отвалят еще больше – больше, чем за кого-либо еще. Ее тщеславие будет удовлетворено, если она будет знать, что стоит больше остальных. Чутье подсказывало ей, что именно так и произойдет.