Федор Иванович Савин, объяснявший ученикам правописание гласных, подошел к рослому, веснушчатому Охапкину, что сидел позади Тани, и потребовал сдать «колющее» оружие.

Охапкин, недоумевая, заморгал глазами, но, зная непреклонный нрав директора, покорно выложил на парту новенькую английскую булавку.

— Федор Иваныч, он не кололся, — покраснев, призналась Таня. — Это я просто так ойкнула.

— Очень хорошо! — Савин склонил голову набок. — Один «просто так» носит в школу булавки, другая «просто так» вскрикивает на уроках. У вас, я вижу, есть что-то общее. А раз так, пожалуйте вместе в коридор.

Охапкин и Таня вышли из класса.

— Дура! — мрачно сказал Охапкин. — Я тебя еще не уколол, только на третьем уроке собирался. А ты — ой!

На глазах у Тани выступили слезы:

— Закричишь тут... А если человек тонет?

— Какой человек? Где? — всполошился Охапкин.

Но Таня только отмахнулась от него и в перемену рассказала о Митином исчезновении Степе и его приятелям.

— Вот хитрюга! Один ушел! — с досадой вскрикнул Шурка. — Вместе же собирались... А карасей, ребята, в Торбеевом озере — как в праздник мяса во щах! Жирные, ленивые, только выгребай из тины.

— А озеро холодное. В нем, говорят, и дна не достанешь, — вслух раздумывала Таня. — И людей кругом — никого...

— Ну и что? — спросил Степа.

— А вот и то. Митя уже второй день пропадает.

— Ништо ему, Дубленому! — беззаботно махнул рукой Шурка. — Митяй — он такой: в огне не горит и в воде не тонет.

— Доведись тебе два дня на озере пропадать, — с обидой сказала Таня, — что б тогда отец с матерью подумали? — Она вдруг шмыгнула носом и отвернулась, — Караси вы... жирные да ленивые! Вот вы кто!

Мальчишки неловко потоптались на месте. Таня — это не Нюшка, которая за словом в карман не полезет, и если уж она обругала их жирными да ленивыми карасями, значит, действительно с Митей неладно.

— В самом деле, как бы Митька не того... — заметил Афоня.

— А ты не каркай! — нахмурился Степа. — Вот соберемся и двинем на Торбеево озеро... Мешок бы только не забыть— Митьке рыбу нести поможем. — И он искоса поглядел на сестренку: она, оказывается, не такая уж тихоня.

После уроков мальчишки условились, что соберутся у школьного общежития, и разошлись по домам обедать.

По дороге домой Таня еще раз заглянула к Гореловым — может быть, Митя уже вернулся с озера или дядя Тихон приехал из города.

Но на калитке по-прежнему висел замок. По шатким ступенькам Таня осторожно спустилась с крыльца и не успела сделать и пяти шагов, как кто-то хлестнул ее прутиком по ногам. Хлестнул не очень больно, но это было так неожиданно, что девочка по привычке вскрикнула: «Ой!» — и отпрянула в сторону. Потом, переведя дыхание, она посмотрела вниз, и глаза ее округлились.

Из маленького окошечка в нижнем венце избы (такие окошечки обычно делают в крестьянских избах, чтобы в подполье проникал свежий воздух) высовывался жидкий, обхлестанный прутик от старого веника. Прутик двигался то вправо, то влево, словно кого-то нащупывал. Тане даже показалось, что в окошечке мелькнула чья-то рука.

— Кто это балуется? — сдавленным голосом спросила девочка.

— Таня, это я... я, Митька! — послышался из окошечка шепот. — Я тебя сразу узнал, по чулкам. Нагнись ко мне.

Забыв все страхи, Таня опустилась на колени и припала к окошечку — величиной оно было с половину носового платка.

— А мы думали, ты на озеро ушел... И еще всякое думали... Ох, и перепугались! А ты вон где... Зачем же в подполье залез? Для смеха, что ли? Да? Эх ты, чудик! — с обидой сказала девочка.

— Нет, я не сам... Меня здесь закрыли! — Голос у Мити был хриплый, прерывистый. — Выбраться не могу... Два дня воды не пил.

После этих слов что только не полезло Тане в голову! Наверно, ночью к Гореловым забрались воры. А может, на дядю Тишу напали какие-нибудь злые люди, отняли сельсоветовскую печать, самого председателя ранили или убили, а Митьку избили и бросили в подполье.

— Ой, Митя, — с дрожью в голосе спросила Таня, — покалечили тебя? Руки, ноги целы?.. А голова?

— Целы, целы!.. Я потом все расскажу... Выпусти скорее! — взмолился Митя. — Пить хочется. Там во дворе лазейка... Иди через огород.

Таню уже не надо было просить. Она стремглав кинулась в огород; обстрекавшись об крапиву, пролезла через пролом в задней стенке двора и очутилась в сенях. Привыкая к темноте, она постояла здесь немного; но нет, в сенях все было в порядке. Девочка осторожно открыла дверь в избу. Здесь тоже все как будто обычно. Недометенный пол, неубранная посуда, на лавке раскиданы штаны и рубахи. Совсем ничего страшного. Вот только на столе пустая бутылка с зеленой наклейкой, куски хлеба и сморщенные соленые огурцы в чашке — наверно, дядя Тихон пил с кем-нибудь водку.

Да еще вот сундук!

Старый, огромный, с добрую кровать, обитый крест-накрест ржавыми полосами железа, он обычно стоял около порога, а сейчас почему-то переместился к печке и закрыл собой лаз в подполье.

Тане стало не по себе. Она наклонилась к полу и постучала в половицу кулаком:

— Митя, я уже здесь!

— Выпускай скорее! — глухо донесся из подполья Митин голос. — Чего там на лаз навалили?

— Сундук! Кованый... На котором ты спишь...

— Ого! — озадаченно произнес Митя. — Сдвинь его в сторону немного. Сможешь?

Таня бросилась к сундуку. Еще бы не суметь, если Митька два дня сидит в подполье без воды и пищи! Да пусть хоть она надорвется и у нее лопнут все жилы — все равно она сделает что нужно.

Девочка уперлась руками в верхний край сундука и, поднатужившись, принялась толкать его от себя, как толкают железную бочку. Сундук даже не шелохнулся.

Тогда Таня схватилась за угол сундука и начала тянуть его на себя. И опять то же самое.

— Ну как, подается? — донесся из подполья голос Мити.

— Сейчас, сейчас! Немножко сдвинулся! — бодро крикнула Таня, мечась по избе.

Взгляд ее упал на пеньковую веревку, что свешивалась с печки. Девочка привязала веревку к сундучной скобе и, перекинув другой конец через плечо, всем телом подалась вперед. Она делала рывки, пыхтела, вставала на четвереньки. Лицо ее покраснело от натуги, в ушах зазвенело, но сундук по-прежнему стоял на месте.

Он был как тот серый камень-валун, что лежал у дороги при въезде в деревню, и мужики никак не могли сдвинуть его ни в одиночку, ни скопом.

— Еще сдвинулся? — допрашивал из подполья Митя.

Таня молчала.

«У-у, сундучище проклятый!» Глотая слезы, она в бессильной злобе пнула сундук ногой.

Нет, как ни тужься, а придется говорить правду.

— Митя! Он какой-то заколдованный. Чуток сдвинулся, и больше никак. Ты подожди, я сейчас с улицы кого-нибудь позову...

— Что ты! — испуганно и одновременно угрожающе закричал Митя. — Не смей никого звать! Нельзя, чтоб меня в подполье видели. Слышишь, Танька! — И он сердито забарабанил в половицу.

Девочка вновь припала к полу — она была удивлена и обижена.

— Ладно же, Митька, ладно! Какую-то тайну завел... Скрываешь от меня...

— Сказал, что потом все узнаешь! — плачущим голосом взмолился Митька. — Ну, выпусти ты меня, потолкай еще сундук... Эх ты,слабосильная!

Таня еще раз призналась, что она ничего не может сделать с этим стопудовым сундуком и надо звать кого-то на помощь. Может, мальчишек покликать?

— Так они разболтают, а мне потом голову снимут, — вновь возразил Митя.

— А я не всех позову, только Степу, Шурку, Афоню. Ты же им доверяешь?

В подполье долго молчали.

— Ладно, — наконец согласился Митя, и Тане послышалось, что он даже тяжело вздохнул. — Зови Степу И больше никому ни слова!

Таня выбралась на улицу и тут же помчалась к школе.

Мальчишки уже давно поджидали ее около общежития.

Не обращая внимания на их недовольный вид, Таня сказала, что Митя вернулся с озера целый и невредимый, но рыбы принес самую малость — даже кошку не накормишь.

— Так и есть, Митяй блаженный! — махнул рукой Шурка. — Надо было ему со мной идти.