Катя. Точно и неуклонно! (Гости спорят.)

Суворов. Четко, старуха! Четко...

Катя. Точно! Честное слово, точно!

Суворов. Четко!

Катя. Райка! (Из соседней комнаты появляется Раймонда в пижаме.) Рай, какие в торжественном обещании слова? Ну, когда в пионеры принимают! Там «четко» или «точно»?

Раймонда. Не помню! Это еще когда было. В пятом классе!

Катя (возмущенно). Вот вам, пожалуйста...

Саша. А что «пожалуйста»? Что «пожалуйста»? Ну, некоторые меньше любят слова? Но разве они от этого хуже? Оттого, что не клянутся, а просто делают то же, что и вы?

Ира. Товарищи, по-моему, это вообще ерунда, — все люди разные.

Суворов. (Смеется). Видит бог, правда! Дурацкий разговор. «Десять лет разницы пустяки», — как сказал Эдуард Багрицкий. Вот вы любите Багрицкого?

Саша. Лично я Багрицкого люблю. Ну и что?

Суворов. Ничего. Твое здоровье. Будем молодые. (Поклон в сторону Саши.) И вы тоже, пожалуйста!

Сухоруков. (тянется с бокалом к Саше). Мир и дружба! Фриден унд фройндшафт! Будь здоров, бунтовщик!

Саша. Я — здоров!

Ира (смеясь, чокается с Сухоруковым). Фриден, дядя Яша. Будь здоров!

(Саше.) Мир и дружба!

Все, хохоча, начинают в такт хлопать в ладоши, как на фестивалях.

Все. Мир и дру-жба, мир и дружба!

Саша (вдруг вызывающе орет песню). По ночному городу иде-е-ет ти-ши-на! (Выходит.)

Все за столом озадаченно замолкают.

Красюк. Набрался! Пить не умеют, бес-по-койные сердца.

Все (вдруг подхватывают песню).

Стена коридора, в ней широкая дверь, открытая в ту самую комнату. Из комнаты доносятся звуки старого танго «Дождь идет». Там уже танцуют. В коридоре на сундуке сидит Саша и читает книжку. В дверях появляется Сухоруков, за ним Алексей.

Алексей. Вторая дверь направо...

Сухоруков. Спасибо. Я просто покурить. (Подсаживается к Саше.) Ну, все дуешься, борец за правду... Давай мириться. Я ведь на тебя по должности рычал... Я сам когда-то был такой. Фр-фр... И голубоглазый.

Саша. А потребовалось — переменили цвет?

Сухоруков. У-у. Ишь ты как... Да, брат, потребовалось — и переменил! Очень потребовалось, и от тебя, голубчик, потребуется. Жизнь! И я тебя любя бью. И не до крови... Для твоей же пользы бью.

Саша. А зачем меня бить?

Сухоруков. Потом спасибо скажешь. Разве ж меня так били?! Вот ты, дурень, завел диспут при Павлищеве из обкома. А я пресек. И скажи спасибо! Он — будь уверен — совсем бы не так пресек. Думаешь, я зря распинался: «Лучший турбинист», «Характер горячий». Ты что, правда глупый? Не понимаешь? Да не стань я сразу реагировать, — знаешь что такое ре-а-ги-ро-вать? — так он бы уже взял тебя на вооружение. Для докладов и статей... Как отрицательный пример или там вылазку. Нет, «вылазка» теперь не говорят. Теперь говорят «выпад»! И была бы тебе хана...

Саша. Значит, обо мне заботились?

Сухоруков. Нет, о Лермонтове.

Саша. Но где-то ж вы... неправду говорили... Притворялись или там... или вот сейчас...

Сухоруков. Куренок ты, ей-богу... И прямой... Как столбик...

Саша. Ну а каким же быть? Кривым быть? Я не за себя обижаюсь. Пожалуйста, пусть будет мне выговор, пусть записывают в этот самый пример, куда угодно. И я буду вам друг, я вам буду верный, как бобик, если сегодня правда где-то был нужен экскаватор. Я хочу знать: он правда был нужен? Нужен или не нужен?

Сухоруков. Нет... не нужен... Но нужен был воскресник. Любой!

Саша. Понятно... (Закипает.) Так вот, Яков Палыч, вы завтра встанете перед всеми. И скажете им эти самые слова! Громко: экскаватор был не нужен! Мне нужно было, чтоб вы вкалывали в выходной на дурацкой работе, чтоб приехал представитель и поставил галочку. На бумажке. Вы встанете и скажете это!

Сухоруков. Ну вот: говори с вами после этого по-людски... как со взрослыми. Ладно, мальчик, завтра сам встанешь и скажешь, что хочешь. И вылетишь, голубчик, пулей... как бобик...

В дверях появляется Ира. Ей вдогонку Катин голос из комнаты.

Катя. Вторая дверь направо.

Ира (смеется). Не-е-ет, я не туда... Товарищи, я, как пьяная. Хотя, честное слово, две вот такие рюмочки... Но я пьяная! Это от счастья, дядя Яша... Вы тоже очень счастливы оба — вы делаете настоящее дело. Большое! От которого всем хорошо... А вы, глупые, хмуритесь и ругаетесь, я же слышала, вы сейчас ругались... Это глупо, дядя Яша! Я считаю, человек должен быть счастлив. Он должен добывать счастье из всего — из работы, из травы, из воздуха, из всего. (Обнимает Сухорукова). Нет, правда, я где-то читала: можно добывать золото из морской воды. Просто брать воду и получать золото. И можно счастье из воздуха добывать. Просто жить, и быть добрыми, и смотреть всем людям в глаза — вот так. Нет, правда же... Ну посмотрите друг на друга вот так... Ну, пожалуйста.

В дверях появляется Суворов.

Суворов (куда-то назад). Спасибо, я знаю, вторая дверь направо... (Саше). Ну, что происходит в Гайд-парке? (Саша злобно молчит.)

Ира. Они ругались...

Суворов. Люди в столь разном чине ругаться не могут. Просто ваш дядюшка, очевидно, сделал юноше отеческое внушение. (Саша порывается встать и уйти.) У-у, для бойца вы что-то слишком нервный.

Ира. Не дразните его, это не честно...

Саша (Ире). Спасибо... Я как-нибудь сам защищусь!

Суворов. Ого! (Смеется.)

Саша уходит.

Сухоруков. Теоретики, понимаешь... Желают иметь чистый продукт. Понимаешь, вот отдельно добро, отдельно зло, отдельно подвиг там, а отдельно — наоборот. А его в природе не бывает... Все перепутано к чертовой матери, все сложно, что голову сломаешь. Но они не желают считаться. Подай им все в чистом виде: вот черное — отдельно, вот белое — отдельно...

Ира. Котлеты — отдельно, мухи — отдельно. (Смеется). Правда, странные требования?

Прорабка-времянка. За окном пейзаж стройплощадки. Плакаты «Только хорошо потрудившись, можно выполнить высокие обязательства», и «В бой за большую химию, беспокойные сердца», и «Мы за мир». Чертежи. За столом Саша пьет молоко из бутылки и закусывает бутербродом. Входят со всяческой снедью Костя и Виктор.

Костя. Привет, привет, и танки наши быстры!

Саша. Ну так как? Боги мы или не боги?

Виктор (как-то невесело). В общем-то боги! Я все проверил, как двадцать следователей по особо важным... Все нормально! Радуйся, дитя...

Саша. Почему дитя? Я — дитя?

Виктор. Ладно... Неважно... Радуйся себе — и все!

Саша. Ну я и радуюсь! Я правда чувствую себя, как бог! Сегодня вдруг проснулся — и понимаю: все могу. Как Лев Толстой.

Костя. Не, Лев Толстой, по-моему, как раз всегда боялся, что не получится, как надо. А вот Пушкин, тот действительно...

Виктор. Что? Что?

Костя. Пушкин, говорю, тот правда, когда что хорошо сделает — так всегда бегал в одной рубашке и кричал: ай да Пушкин, ай да сукин сын! Честное слово, я читал где-то.

Входит Фархутдинов.

Фархутдинов. Приятного аппетита, товарищи... А это вы напрасно... Молоко с мясом вредно... (Саше). Слушай, что ты там за заявление подал? Брось, ей-богу. Ну что это за склока! Чего ты добиваешься?

Саша. Разговора! Мы тут как черти вкалываем, горы ворочаем... вот такую турбину до срока... А рядом вдруг вранье, липа. Вот давайте возьмем и разберемся... И выкинем все это...

Костя. Так прямо возьмешь — р-раз — и выкинешь?..

Фархутдинов. Нет, серьезно. Ну чего разбираться? Я с тобой согласен. В данном случае было неудачное мероприятие, непродуманное. Но вот ты его скомпромеНтировал — и это еще непродуманней. А если мы теперь еще начнем копать и разбираться, так совсем докомпромеНтируем. А предположим, завтра нужен будет настоящий воскресник! И что мы скажем?