— Безнадежное дело. Там глубина, наверное, с километр. Да еще течением унесло бог весть куда. Нет, нам с тобой пока нужно помалкивать. И так здешний невропатолог на меня с таким выражением поглядывает…

Пара попугаев пролетела прямо над их головами и села на камни у фонтанчика. Самочка — серо-голубая — отряхнулась от водяных брызг, присела на прохладный мокрый камень. Самец — ярко раскрашенный, сине-зелено-фиолетовый — по-петушиному распустил крылья, прошелся вокруг нее, она доверчиво сунула свой здоровенный крючковатый нос в перья на его шее, и он сразу остановился, опустил перья и как бы замер от ее ласкового прикосновения. Потом самочка поднялась, еще раз встряхнулась, взмахнула крыльями, и они полетели через пальмы к морю.

Ника задумчиво проводила их глазами.

— А я все-таки знаю… — сказала она.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Клим.

— Что?

— Конечно, ты что-то знаешь.

— Клим! Ты можешь хотя бы слушать серьезно?

— Могу, извини. Я слушаю.

— Есть такой человек, кому можно рассказать.

— Знакомый?

— Знакомый… Я его знаю, а он меня нет. Больше я тебе ничего не скажу, а то ты опять подшучивать начнешь.

— Зачем я буду подшучивать?

— Ну, зачем… Ты такой рассудительный, правильный. Юмор у тебя, опять же. Еще меня отговоришь. Мы сделаем так. Когда вернемся домой, ты приедешь ко мне в гости. Приедешь?

— Приеду, — сразу ответил Клим.

— Тогда я тебя и отвезу к этому человеку. Ему все можно рассказать. Он нам поверит.

— Ты уверена?

— Еще как уверена… Нет, нет! Ты меня больше ни о чем не спрашивай… Няня вышла — ужинать зовет. Я видела, как сегодня на кухню ананасы привезли. Вот такущие!.. Будем ананасы есть.

Клим, прихрамывая, встал. Помог Нике подняться. Она подала ему костыль. Они пошли рядом, рука об руку, к столовой, где на крыльце толстая, черная до невозможности няня, сверкая в широкой улыбке нестерпимо белыми зубами, звонила колокольчиком.

Новосибирск

Они не могли дозвониться по телефону — меня не было в городе — и по пути из билетной кассы зашли, на удачу, прямо ко мне на дом.

Я с большим удовольствием смотрел на неожиданных гостей, на эту юную милую пару, и Ника сказала, что они специально пришли ко мне, чтобы рассказать историю, случившуюся с ними во время последней студенческой Универсиады, — историю необычную, просто-таки невероятную историю, они не рассказывали ее никому, по их убеждению, им могу поверить только я, который сам в свое время сочинял тоже неправдоподобные истории. Я без колебаний решил отложить свою встречу с метростроевцами. Уже догадываясь, что рассказ будет длинным, включил чайник и открыл банку свежего малинового варенья, которую жена успела засунуть в мою сумку, когда провожала меня в город.

Нетерпение поделиться своей историей — особенно у Ники — было велико, мы не стали тратить время на лишнюю информацию. Я узнал, что они студенты и как их зовут, Ника читала мою фантастику, и мы обоюдно решили, что больше нам знать друг о друге ничего не требуется.

Рассказывать начал Клим.

Голос его был глуховатый и спокойный, но фразы он подбирал литературно грамотно, складно выстраивал цепочку событий, что мне особенно понравилось, он владел искусством сюжетной комбинаторики, а это, как сочинение стихов, дается далеко не каждому, и Ника это знала, очевидно, поэтому без колебаний предоставила первое слово своему спутнику.

Возможно, в рассказе Клима где-то не хватало красок и восклицательных знаков, но сама необычность их истории увлекла меня сразу, я не пытался этого скрывать, и Ника перестала поглядывать на меня с тревожной вопросительностью — верю ли я и интересно ли мне все то, о чем рассказывает Клим.

Но вот ядро с «Санты» пробило переборку каюты… и тут, как по заказу, восторженно забурлил и зафыркал чайник, я налил стаканы… Клим, оглушенный ударом доски, был уложен на каютную лежанку, и продолжение взяла на себя Ника.

Рассказчик она была менее умелый, нежели Клим, ей не хватало его спокойной расчетливости, увлекаясь, она то и дело заскакивала вперед случившихся событий, ей приходилось возвращаться для их объяснения, ее повествованию не хватало связности, зато в нем было достаточно взволнованной живописности, и я слушал ее с не меньшим удовольствием и вниманием.

Когда она с Дубком подошла к церкви Святого Себастьяна и упомянула про барельеф над дверями, я попросил ее прерваться. Достал с полки только что полученный журнал «Курьер Юнеско» и лист чистой бумаги. Я спросил ее, читала ли она этот номер, она ответила, что не читала. Тогда я положил журнал на стол, а на него лист бумаги и попросил нарисовать по памяти фасад церкви и барельеф над дверями, хотя бы приблизительно.

Ника вспыхнула:

— Вы нам не верите?

— Что вы, Ника! — сказал я. — Да у меня и мысли такой не было. Я все объясню чуть позже. Вы оба так удивили меня своей историей! Не желая оставаться в долгу, я хочу чуточку удивить вас.

Их явно заинтриговало мое заявление. Но я пока ничего не стал объяснять.

Ника послушно взяла карандаш.

Надо признать, рука у фехтовальщицы — мастера спорта — была твердая, если ее рисунку, может быть, и не хватало художественной законченности, то в четкости и точности отказать было нельзя. Если она рисовала прямоугольник двери, так это был точный прямоугольник, который не нужно было подправлять дополнительными штрихами. Так же схематично и точно она нарисовала и барельеф святого Себастьяна, и расположение торчащих стрел.

Закончив рисунок, она вопросительно взглянула на меня, но я только улыбнулся и попросил продолжать рассказ о ее приключениях в церкви.

Она достаточно внятно передала весь драматизм ощущений, которые испытал отец Себастьян, услыхав о вещах, абсолютно не воспринимаемых его рассудком. Но он был истым католиком. Евангелие должно было приучить его к чудесам, и он честно старался, хотя бы поверить ей.

Понятно мне было и ее обязательство, рискованная попытка защитить незадачливого испанского принца, который три десятка лет хранил в подсознательной памяти смутную тайну своего королевского происхождения…

Поставив его за своей спиной, Ника пробивалась по тесному и темному церковному коридору, через заслон из двух шпаг — третьего противника взял на себя Дубок. Брат Мишель держался в активном отдалении, выстрелил в Дубка из пистолета, к счастью, не попал, добраться до брата Мишеля у Ники не хватило времени, хотя ее противники фехтовали неважно и быстро вышли из игры.

Потом они втроем, впереди Дубок, за ним его высочество и последней Ника, бежали через пригород. Принцу пришлось сбросить подрясник. Дубок отдал ему свой камзол.

— Выбрались мы на главную улицу, народа там много, и потерял нас брат Мишель. Но догадывался, куда торопимся, на пристань, конечно. А по улице бежать неудобно, все на тебя внимание обращают. Шляпу потеряла в суматохе, парик сама сбросила — мешал только. И кое-кто меня уже за рубашку хватать начал. Матрос, вот такой, — Ника развела руками, — голый по пояс, толстый, как Фальстаф, руки волосатые, как у гориллы… Пьяный, разумеется. Поймал меня в охапку. Я ему по-доброму: «Тороплюсь, сеньор! Лет пасс…». Где там. — Ника быстро глянула на Клима. — Некогда было с ним возиться, но выпустил он меня, конечно… Слышу, сзади брат Мишель кричит: «Держите ее!» Тут Дубок сообразил, тоже как закричит: «Держите!», а сам вперед показывает, пьяных на улице много, не знают, кого держать. Добрались до пристани, вот тут брат Мишель, — где-то по дороге помощников себе подобрал, — чуть-чуть нас не ухватил. Ялик мы все же впереди его лодки успели спустить… И до «Санты» добрались. «Аркебузу» я не вижу, а Клим к самой воде спустился, принца на лестницу подсаживает. И тут брат Мишель выстрелил… И так мне Дубка было жалко, ведь это он меня от пули прикрыл. Клим торопит, а у меня слезы бегут. Только плакать уже было некогда…

О последней схватке на «Санте» рассказывал Клим:

— Только мы на палубу втроем поднялись, тут нас и взяли в клещи. С одного бока Оливарес со своими молодцами, с другого — брат Мишель, и тоже не один. Я думал было мирные переговоры начать — где там! Прижали меня кинжалами к каюте. Хорошо, Грегори закричал: «Не убивайте его, он мне еще нужен!» А Ника у борта, принц за ее спиной, помощи от него никакой, зато у Ники шпага, и к ней уже подступиться не могут, а стрелять опасаются, как бы в своих не попасть. Кто-то догадался, шкот у паруса перерубил, парус ветром развернуло над палубой, и Нику реей по боку ударило. Сильно ударило. Упала она. А тут и принц рядом повалился. Брат Мишель кричит: «Письмо у нее, письмо!» Оливарес Нику в охапку и в каюту потащил. Здесь я от своих караульщиков с кинжалами все же ушел. Грегори мне на дороге попался… Кругом меня публика со шпагами, кинжалами, а мне даже закрыться нечем. И тут слышу: «Эй, сеньор!», — а это Долорес кричит мне с мостика. И бросила она мне сверху вымбовку — рычаг такой, дубовый, которым брашпиль крутят, когда якорь поднимают. Ладно она сообразила с вымбовкой, умница!