На Рождество полковой священник отслужил молебен, преображенцам преподнесли по чарке и, хотя полк был на марше, кашевары приготовили горячую пищу.

Поел Силантий Егоров сытно, силы прибыло. Повеселели гвардейцы, да и что ни день, всё ближе конец войне. Турки отступают к югу, преображенцы преследуют их неустанно. Идут протоптанной дорогой, а вокруг намело высокие сугробы.

– Сечень[73] зиме серёдка! – говорят солдаты.

– Снегов надуло, знать, к урожаю хлебному.

– С января отёлы радуют душу. Бывало, телка ещё мокренького внесёшь в избу, он ножки раскорячит, трясётся, а детишкам в радость.

– Эх, тоска-кручина, крестьянские страдания…

На пятые сутки подступили преображенцы к Татар-Пазарджику.

– Видать, жаркое дело будет, – решили гвардейцы. – Эвона, все наши до кучи собираются.

Свернули преображенцы в сторону, в заснеженное поле, устроили бивак побатальонно. Достали из вещевых мешков нательное чистое бельё, за неимением бани растёрлись снегом и переоделись.

– На суде Господнем солдат русский телом и душой по всей форме чистым стоять должон…

А многими дорогами подтягивались к Татар-Пазарджику колонны отряда генерала Гурко с целью окружить турецкую армию…

Предугадав намерения Гурко, Сулейман-паша ночью отвёл войска к Адрианополю.

Угрюмо наблюдал Сулейман-паша, как, табор за табором, проходили мимо него войска. Нет, никогда не думал он, привыкший к победам и славе, что доживёт до такого позора – видеть, как бегут его аскеры. Его, Сулеймана, армию гонят, подобно стаду баранов.

Темнеют воды Марицы-реки, несут ледяную шугу. Берёт начало Марица с отрогов гор Родопа и своим верхним течением с запада на восток орошает обширную Филиппопольскую равнину, а затем Адрианопольскую.

В верхнем течении Марицы, при впадении в неё реки Поповицы, лежит город Татар-Пазарджик.

Молчаливо сгрудились за спиной Сулеймана военачальники. Скоро, совсем скоро держать им ответ перед судом Абдул-Хамида. Как и какими словами будут оправдываться? Разве поймут старые, мудрые судьи султана его, Сулеймана, что не по его вине завязли таборы на Шипке, и кто знает, может, сегодня аллах был бы милостив к судьбе Оттоманской Порты?

Неожиданно Сулейман-паша говорит вслух:

– Когда повезут меня через ворота Орта Капуси[74] и палач занесёт над моей шеей секиру, произнесу я слова пророка: судьба каждого правоверного записана в священной книге аллаха.

Чуть повременив, Сулейман-паша подозвал Фауд-пашу:

– Достойный Фауд, ты покинешь Татар-Пазарджик, когда последний табор уйдёт из города…

Стамбулская осень уступала зиме. Обычно зима здесь мягкая и снега с морозами редки. Случится, лягут, а вскорости черноморские сырые ветры съедят их без остатка. Оттого не только хижины бедняков, но и дома знати без обогрева.

Однако в тот, военный год зима грозила быть суровой. Начались ранние для Стамбула заморозки, подули северовосточные ветры. Но не предстоящая зима пугала османов, страшила приближающаяся армия гяуров.

В глубокой печали пребывал Стамбул.

Замерли шумные базары, по велению султана закрылись кофейни и курильницы, собиравшие по издавна заведённым традициям любителей дурманящего синего дыма, и даже сладострастные гурии, перед которыми не устоит настоящий мужчина, замкнулись в своих жилищах. Не слышно духовых оркестров, а в мечетях муллы посылали проклятия на головы неверных, взывали к милости аллаха.

Тихо во дворе, будто все вымерли. Военный совет при султане высказался за перемирие с Россией, и об этом послы Абдул-Хамида известили царя Александра, но ответа пока нет, а генерал Гурко наступает.

Сулейман-паша обещает задержать продвижение российской армии у Татар-Пазарджика, но султан сомневается: если не устоял на перевалах, то теперь, когда пленён Вессель-паша и все таборы пятятся на юг, слова Сулеймана просто пустой звук.

Если Гурко возьмёт Адрианополь, перед ним откроется дорога на Стамбул…

Прежде чем обратиться к русским с посланием о перемирии, Абдул-Хамид имел тайную встречу с британским послом. Султан принимал Лайарда в зале Дивана. Сухой, маленький властелин Оттоманской империи, с бриллиантовой звездой на груди, смотрел на английского посла исподлобья. Вёл речь вкрадчиво. Он спрашивал Лайарда, какие шаги предпримет Англия, если русские вступят в Стамбул. На что британский посол ответил вопросом на вопрос:

– Насколько я понимаю, сегодня турецкое правительство не возражает, чтобы британская эскадра сменила место своей стоянки в Безикской бухте на проливы?

Молчаливым кивком Абдул-Хамид выразил согласие. О чём сэр Лайард немедленно сообщил в Лондон.

Королева Виктория обратилась к кабинету, требуя принять срочные меры по спасению Турции. Биконсфилд устраивал скандалы лордам, но единодушия не встречал. Министр иностранных дел лорд Дерби пригрозил Биконсфилду отставкой, а статс-секретарь по делам колоний Карнарвак, указывая пальцем на премьера, заявил категорично:

– Лорд Биконсфилд уповает на мощь британского флота, забывая, что российский солдат в состоянии перейти индийскую границу…

Из окон султанского дворца видно синее море и военные корабли Оттоманской Порты на рейде. О, дорого дал бы сейчас султан, увидев, как поднимают босфорскую волну эсминцы королевы Виктории.

– О аллах, – шепчет Абдул-Хамид и закатывает глаза. – Я соглашусь открыть инглизам бухту Золотой Рог. Может, орудия флота её величества спасут Стамбул от гяуров…

Но напрасно ожидал он от Англии конкретных действий…

Возвратившись из мечети Зюба-Джами, султан, полулёжа на тахте, принимал своего министра иностранных дел. Саффет-паша явился с малоутешительным известием. Александр II, отбывая в Петербург, перепоручил ведение переговоров своему брату, главнокомандующему Дунайской армией, при условии безоговорочного принятия всех требований России.

Султан сел, поджав ноги:

– Гяуры занесли над нами ятаган, и мы должны предупредить их, даже ценой больших потерь.

– Великий султан, они лишают нас народов и земель, веками приносивших нам изобилие.

Абдул-Хамид дёрнул бородой: это был знак согласия.

– У Оттоманской Порты отнимают жемчужину, равную той, что потерял бы Лондон, забери у него Индию… Россия имеет виды не только на Балканы, но и на Кавказ: Батум и Каре, Ардаган и Баязет… Она намерена запустить руку в казну Порты. Но мы бессильны и пошлём к царю своих послов. История Турции не знала подобного позора и унижения. Со времён достойного Баязета[75] стены византийского Царьграда потрясали османы, а сын Мурада Магомет удостоил Царьград чести стать столицей Блистательной Порты. Но сегодня мы вынуждены сесть за стол переговоров, потому как российский солдат вот-вот застучит в ворота Стамбула, а проклятые инглизы дальше посул не идут, хотя обещали помочь нам, когда Порте будет трудно.

– В поступках царя проглядывает хитрый лис Горчаков, – вставил Саффет-паша.

– Что смог бы даже самый мудрый министр, не имей царь Александр столь храбрых солдат и достойных офицеров? Мои уши всё время слышат имена Гурко-паши, белого паши Скобелева, Тотлебен-паши, и зимой отыскавших путь через Балканы. А Сулейман-паша и летом бился своей глупой головой о Шипку. Аллах наказал меня недостойными аскерами, трусливыми как зайцы, а паши уподобились ослам. Даже храбрые янычары[76], моя надежда и верная опора, не в состоянии остановить гяуров… Ты думаешь, Саффет-паша, зачем русский царь отправил нас на переговоры к главнокомандующему? Он затягивает время, чтобы, взяв Адрианополь, приставить штык к нашему горлу… Но, Саффет-паша, мы будем достойными зрителями на конференции, где будут ощипывать наших победителей. Интересы Порты представит Лондон, хотят того инглизы или нет. Им не безразлично, в чьих руках ключи от проливов, а Вене и Берлину – где установит Россия свои пограничные столбы. И да будем уповать на помощь пророка…