Тем не менее высказано все: развращена, и лицемерка, и презирает мораль, и забыла стыд.

Следствие закончено, обвиняемая изобличена - и вместо того, чтобы произнести ей приговор, непрошеной судья, глядя в пространство, решает свою собственную участь:

Картинка, и верно, приятная, в духе Брюллова. Виноградная гроздь при определенных обстоятельствах предпочтительней розы - даже если речь идет о женщине, причем одной и той же. Но стоило ли тратить столько безжалостных слов, чтобы погрузиться - почему-то с тяжким вздохом, как бы скрепя сердце - в эту идиллию?

Какой-нибудь Жюльен Сорель приходит к подобному решению почти не задумываясь:

"Неужели эти парижанки способны притворяться до такой степени? А впрочем, не все ли равно? Видимость в мою пользу! Ну, так и будем наслаждаться этой видимостью. Бог мой, до чего же она хороша!"

А тютчевское "Но так и быть..." - словно капитуляция после ожесточенного сопротивления.

Жаль, что нет ни малейшего шанса прочесть правильно первую строку.

Почти всегда печатают:

Инверсия роскошная, незабываемая, - но, быть может, мнимая. Потому что в рукописях Тютчева на месте запятой - восклицательный знак! И в последних научных изданиях:

Разумеется, Тютчев был не в ладах с нынешней пунктуацией (как Пушкин с орфографией); вполне вероятно, что его знаки препинания следует иногда читать вроде как нотные.

Доказать неоспоримо, какой знак верней передает устройство фразы, нельзя. И у автора не спросишь. Но фальшивая запятая несносна.

Получается, что стихотворение "К N. N." - двояковыпуклое.

Твои моральные устои расшатаны, но так и быть, продолжим игру, - это одно высказывание. Ты любишь, а я вижу тебя насквозь и ничего не замечаю в тебе хорошего - но так и быть, - совсем другое.

В первом случае "Но так и быть..." - означает, в сущности: будь что будет. Коллизия старая, как мир: движенье персей, младые ланиты затмевают любой категорический императив. Тут уступка соблазну.

Во втором случае роковые эти слова ничем не отличаются от: будь по-твоему. Тут уступка чужой страсти. Надо признать, что это существенный аргумент в пользу восклицательного знака.

В лирике Тютчева наделена силой только женская любовь. Исполнитель мужской роли переживает упомянутое чувство преимущественно в страдательном залоге:

В "денисьевском" цикле дело доходит до зависти, до ревнивой досады: тебе-то есть кого любить, счастливица, у тебя есть я - или тот, кого ты, по простоте сердечной, за меня принимаешь, а я мало того что не умею чувствовать искренно и пламенно - еще и вынужден стыдиться своей тоски, как вины:

Грамматика Тютчева упорно, ценою тончайших ухищрений уклоняется от употребления глагола "любить" в первом лице единственного числа. Этот зарок нарушается крайне редко - и только если дополнением выступает существительное неодушевленное: гроза в начале мая, например.

А в значении "чувствовать сердечную привязанность к лицу противоположного пола" - как формулирует академический словарь - данный глагол словно и не знает первого лица. Ты любишь - сказано не раз (хотя оборот "твоя любовь" встречается еще чаще); множественное число - мы любим, как бы от лица всех смертных - применяется охотно; и однажды приходится воспользоваться вычурной конструкцией - третье лицо в прямой речи второго:

Все, что угодно, - только бы не сказать никому "люблю". Неизвестно, с кем заключен такой договор. В двух случаях он вроде бы обойден:

Но нет - в обоих стихотворениях рассказана чужая любовь - изображена с точки зрения объекта: нельзя без слез любоваться взором, обнажающим такую глубину страсти; сильней красоты - вспыхивающий в этих глазах угрюмый, тусклый огонь желанья...[7]

Тютчев помнил, конечно же, что у Пушкина "огонь желанья" подразумевает иное распределение ролей. Тютчев не забывал о Пушкине ни на минуту - и пользовался его стихами так, словно обитал в другой половине мироздания. Как это там, у вас? Душе настало пробужденье? И жизнь, и слезы, и любовь? И нет необходимости уточнять, кто кого любит? И у нас почти точно так же:

Направление чувства - противоположное. Пушкин любил женщин и не любил весну, - но, правда, надо иметь в виду, что женщины любили его мало, и все не те, и весну он нигде не встречал, кроме России...

А Тютчев ненавидел снеговые равнины, где человек лишь снится сам себе. Что же касается женщин - -

"...Я хочу, чтобы вы, любящие меня, знали, что никогда ни один человек не любил другого так, как она меня. Я могу сказать, уверившись в этом на опыте, что за одиннадцать лет не было ни одного дня в ее жизни, когда ради моего благополучия она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня..."

Это пишет Тютчев родителям о первой своей жене.

Им же - о второй - через три года:

"...Не беспокойтесь обо мне, ибо меня охраняет преданность существа, лучшего из когда-либо созданных Богом. Это только дань справедливости. Я не буду говорить вам про ее любовь ко мне; даже вы, может статься, нашли бы ее чрезмерной..."

"... Только при ней и для нее я был личностью, только в ее любви, в ее беспредельной ко мне любви я сознавал себя..."

Это уже о Е. А. Денисьевой - одному знакомому, еще через четверть века.

Любим - следовательно, существую. Быть - значит оставаться в луче влюбленного взгляда ("Твой взор, твой страстный взор...", "Твой милый взор, невинной страсти полный..."). Быть - пытка, но ты любишь - и ничто не заставит меня отвернуться.

Любовь женщин заглушала терзавшую Тютчева неусыпно неприязнь к самому себе - настолько тягостную, что нестерпимо хотелось потерять сознание, лишь бы избавиться от чередующихся припадков отчаяния и страха.

"...Только с одним существом на свете, при всем моем желании, я ни разу не расставался, и это существо - я сам... Ах, до чего же наскучил мне и утомил меня этот унылый спутник!.."

"...Я нахожусь в печальной невозможности быть разлученным с самим собой когда бы то ни было. Ах, великий Боже, как охотно перенес бы я эту разлуку!"