Изменить стиль страницы

Некоторым читателям трудно воспринять предлагаемый в этой книге тип повествования на грани реального и мифического.

Встретил меня один известный юморист и говорит: "Не верю я вашей миниатюре "Что же это за вождь?" Там вы рассказываете о том, как Смирнов-Сокольский пошел в НКВД узнать о судьбе администратора Поздняка. Однако этот артист был очень труслив, я его знал, он не мог пойти в НКВД, а те, кто ходил в этот ад, оттуда не возвращались".

Этот вопрос имеет принципиальное значение для книги. Отвечаю.

Вы хорошо знали человека. Однако вы не учитываете, что всякий человек не равен себе. Как вода имеет не одно состояние и может из жидкости стать льдом, так даже трусоватый человек при определенных обстоятельствах может совершить смелый поступок. "Этого не может быть" — аргумент еще менее убедительный, чем "Я знаю, что это было не так". Кроме того, не следует забывать, что речь идет о художественном произведении, в котором даже реально существовавшие персонажи могут совершать неправдоподобные поступки, необходимые для развития художественной мысли повествователя. Так, в "Божественной комедии" Данте и Вергилий спускаются в ад, путешествуют в нем. Некоторые современники Данте отшатывались от него со словами "Он был в аду!" Это хождение двух поэтов в ад еще менее правдоподобно, чем хождение одного эстрадного артиста в НКВД. Однако искусство позволяет себе такую «неправду» обстоятельств и с ее помощью выявляет глубинную художественную правду о сути бытия. Устное предание засвидетельствовало сюжет, героем которого стал Смирнов- Сокольский, и сквозь этот сюжет проступают некоторые черты эпохи.

Познакомился я и с двумя рассерженными письмами членов семьи скульптора СМ. Орлова — одного из авторов памятника Юрию Долгорукому в Москве. На А.С. Орлова произвела крайне неблагоприятное впечатление притча о создании памятника основателю Москвы. Орловы обвиняют меня в том, что я "с беспардонной злобностью клеветника-обывателя" стремлюсь "унижать достоинство и топтать творчество известных советских художников, самовольно искажая историческую правду". Новое — это хорошо забытое старое: "мещанская прогулка по аллеям истории", "копилка исторических анекдотов на потребу обывательской пошлости", — так 9 мая 1936 года писала «Правда» о "Голубой книге" М. Зощенко. Что же действительно компрометирует достоинство скульптора С.М. Орлова, этот некогда популярный слог, которым написаны письма его родственников, или пересказанная мной народная притча, кстати, бытующая и сегодня в устной молве? Нельзя сказать, что один из авторов памятника — скульптор С.М. Орлов предстает в этой легенде в сугубо отрицательном виде. Он выглядит привлекательно как мастер миниатюрной анималистической скульптуры, вызывающей интерес советских и иностранных зрителей. Скульптор проявляет бесстрашие и неподкупность в единоборстве с всесильным Молотовым. Вместе с тем, в рассказе приведены слова Ильи Эренбурга, отрицательно характеризующие памятник Долгорукому. То, что Коненков отзывается положительно о С.М. Орлове, о чем напоминает А.С Орлов, не меняет дела: 1) Коненков говорит не о памятнике Долгорукому и не о соответствующем периоде творчества скульптора; 2) оба историческое значение, даже если какое-то из них ошибочно.

Родственникам Орлова, которые пожаловались на меня сразу в четыре высоких адреса, хочу напомнить историю, случившуюся с собратом Орлова по искусству — с Микеланджело. Расписывая Сикстинскую капеллу, художник изобразил своего врага церемониймейстера папского двора Бьяджо де Газена стоящим у врат ада в виде Цербера. Высокий чиновник был оскорблен и пожаловался "на самый верх". Папа рассудил: "Человек, попавший в ад, находится вне компетенции папы".

Я не был знаком с С.М. Орловым, и у меня нет никаких оснований относиться отрицательно к талантливому мастеру фарфоровых композиций, хотя монументальное его творчество и мне кажется неудачным. Не я, а народное сознание увидело историю памятника Долгорукому в несколько курьезном виде. А человек, попавший в народную легенду, находится вне компетенции любых самых высоких инстанций. Критическая оценка памятника Долгорукому присуща и ряду искусствоведов. Так, В.Л. Мейланд характеризует эту скульптуру как плод художественного мышления позднего сталинизма.

Потомки Фальконе вряд ли стали бы жаловаться в инстанции, если бы кто-либо усомнился в достоинствах "Медного всадника". Шедевру не страшно даже резкое мнение. Среднее же произведение всегда уязвимо. Его не уберечь от критики даже высокими и почетными званиями, на которые ссылаются родственники СМ. Орлова. Разве за последние годы не упал на шкале ценностей ряд лауреатов Государственной и даже Ленинской премии и разве не поднялись высоко вверх М. Булгаков и А. Платонов, никогда не имевшие ни премий, ни званий? Я уж не говорю, что стало с литературным авторитетом пятижды героя, лауреата всех возможных премий и кавалера всех мыслимых орденов.

Главный пафос писем семьи Орловых в инстанции: запретить анекдоты и предания вообще и их публикацию в особенности. Не стоит обсуждать эту несвоевременную проблему, попавшую в письмо Орловых из тех же годов, что и их слог: запретительство в принципе противопоказано культуре, для которой важно обсуждение даже того, что хотелось бы запретить.

Проявим терпимость и терпение: история все расставит по своим местам.

Закрытость и суровость нашего общества приучила нас к тому, что стать объектом критики — это или испортить карьеру или даже попасть "Куда Следует". Вспоминаю огорчение одного зарубежного художника: "Моя слава пошла на убыль: обо мне перестали рассказывать анекдоты". Когда де Голль был президентом, редкая газета Франции обходилась без карикатуры на него, и это не помешало ни прижизненному авторитету, ни посмертной славе генерала.

Прижизненные же бесконечные восхваления Сталина не спасли его от посмертного бесславия и свержения его бесчисленных прижизненных памятников с пьедесталов.

В историческом процессе смех не разрушает достоинство и лишь ничтожеству грозит забвением и презрением.

"Жадною толпой стоявшие у трона "тирана могут быть недовольны этой книгой. Они, как бурбоны, ничего не забыли и ничему не научились. Впрочем, ничего не забыли из своих заслуг и наград и все забыли из своего палачества, лизоблюдства, своекорыстия, подхалимства, карьеризма. Они могут сказать, что то, что описано в этой книге, было не совсем так или совсем не так.

Возможно. Однако было. Было палачество, было лизоблюдство, своекорыстие, карьеризм. И если подробности этих поступков были несколько иными, то суть их отвергнуть никому не дано. Люди духа раскаялись в своих малейших прегрешениях эпохи сталинизма. Трудно рассчитывать на покаяние бурбонов, и я жду от них опровержений и протестов, ибо нарушаю их комфорт. Однако ничего не поделаешь: нельзя жить комфортно при всех исторических ситуациях и режимах. Я, наверное, не доживу до того момента, когда смогу сказать: "Пришло мое время". Однако могу сказать сегодня: "Пришло мое время высказаться".

Читателей Е.И. Будовскую, И.П. Ильина, СП. Коловая В.В. Кайданову и других интересует вопрос о соотношении предания и документа.

Выскажу мое мнение. Сталин был не только человеком, но и мифом: он создавал мифы о себе, и мифы создавали его ирреальный образ. В противовес этому в народе рождались предания и апокрифы, которые при всей своей не достоверности достоверней официального мифотворчества многих фильмов, скульптур, повестей и песен сталинской эпохи.

Иной раз в точности документа этой эпохи можно быть уверенным не больше, чем в точности легенды. И взаимопроверка легенды и документа сможет дать истории как науке некоторые дополнительные возможности. Чтобы историческое видение эпохи было объемным, нужно смотреть на нее в оба: глазами документа и предания. Не забудем, что, опираясь не на документы, а на мифы Шлиман нашел Трою.

Литературное значение притч о Сталине уже сегодня велико. На их материале основано немало эпизодов в произведениях А. Адамовича, А. Бека, Г. Владимова, В. Войновича, В. Гроссмана, Ф. Искандера, А. Солженицына, К. Симонова, Э. Радзинского, А. Рыбакова, Д. Храбровицкого и др. И в дальнейшем для развития искусства этот слой фольклора не утратит своего значения.