Королев сидел и ждал ответа, не спуская с меня глаз.

– Нельзя… – начал было я.

– Что – нельзя? – резко перебил меня Королев. – В нашем лексиконе этого слова нет. Да и у вас, види­мо, оно не в обиходе. Что – нельзя?

– …нельзя накладывать одну трудность на другую.

– Это в принципе правильно. Вот потому-то я и хотел с вами посоветоваться. Мы с вами не только уче­ные, но и инженеры. Ведь то, что ныне будет заложено в работе, определит основные направления исследова­ний на ряд лет. Путь, быть может, хотя и правильный, но не самый оптимальный. Мы должны спешить. И мы и вы. Поэтому меня и волнует вопрос, каким путем ид­ти: развивать работы по химическому топливу или де­лать ставку на ядерную энергию?..

Королев сделал выбор. Он оказался наилучшим. Но он не раз еще будет возвращаться к использованию атомной энергии в космосе. Через несколько лет, когда поближе познакомится с II.В. Курчатовым и А. П. Александровым и когда уже будет создан первый реактор, и первая бомба, и первая атомная станция; да и в последние дни жизни, когда о будущем космоса бу­дет подолгу беседовать со своими соратниками, и в пер­вую очередь с теми, кто начинал с ним восхождение за пределы Земли.

Тридцать лет спустя к событиям осени 1947 года ме­ня вернул разговор с академиком Николаем Алексееви­чем Пилюгиным. Вначале мне показалось, что акаде­мик шутит.

– Действительно, старта ракеты ни разу не видел. Как-то не удавалось… Однажды взглянул в перископ, но там только дым и круговерть, ничего понять невоз­можно. И я снова к пультам управления и аппаратуре, тут вся картина ясна как на ладони.

– За все эти десятилетия так ни разу и не были на наблюдательном пункте? – не сдавался я. – Неужели так и не видели старта «живьем»?..

– Всегда в бункере. Да и Королев тоже… А на на­блюдательной площадке обрывки информации, лишь от­голосок пуска…

Три десятилетия рядом с ракетами. От первой бал­листической до сегодняшних стартов кораблей, спутни­ков, станций, пилотируемых и межпланетных, – на кос­модроме и в Центре управления звучит фамилия Пилю­гин. Этот человек давно уже стал легендарным, его имя создатели космической и ракетной техники всегда про­износят вместе с именами С. П. Королева, М. В. Кел­дыша, М. К. Янгеля, В. П. Глушко – с именами дру­гих ученых и конструкторов, которые вывели человече­ство во вселенную. Если сложить время, проведенное дважды Героем Социалистического Труда Н. А. Пилю­гиным сначала на испытательных полигонах, а потом на космодромах, то оно будет измеряться не месяцами, а годами, многими годами. И ни одного старта собствен­ными глазами? Нет, не верилось…

– …А по телевидению? – настаивал я.

– Вот на экране видел, – наконец соглашается Ни­колай Алексеевич. – Куда же теперь без телевиде­ния. – Он улыбается доверчиво, открыто, и я тут на­конец начинаю понимать: сколько бы ни писали о кос­мических стартах, о сполохах огня, бьющих из ракет­ных сопел, нет, никогда не понять, насколько сложен, труден и прекрасен пуск ракеты, если не глядеть на не­го глазами конструктора.

Сохранилась фотография. В телогрейках, кирзовых сапогах стоят, обнявшись, несколько человек. Совсем еще молодой Королев улыбается. Слева от него Воскре­сенский, тот самый Леонид Александрович Воскресен­ский, который станет бессменным заместителем Коро­лева по испытаниям. Справа от Королева на той фото­графии Николай Алексеевич Пилюгин.

– Вспоминаю, что мы фотографировались 13 нояб­ря, – говорит конструктор, – в этот день пустили две ракеты и обе удачно. По счету 13-я ракета ушла. Вот ведь какое совпадение… А начали меньше месяца назад: 18 октября 1947 года – первая баллистическая. Ох, как это давно было! Многое притупилось в памяти, но и 18 октября и 30-летне Октября хорошо помню. Накры­ли в монтажных мастерских деревянный стол, отмети­ли праздник. Трудно было тогда. Удачный пуск, а за­тем неудачный – и вновь удача. Нам было ясно, что нужна новая конструкция, и мы уже начали ее делать…

Молодые счастливые лица на фотографии… Через десять лет эти люди станут академиками и Героями Со­циалистического Труда, руководителями огромных кол­лективов. Они начнут новую эру в истории человече­ства – космическую. А тогда, осенью 47-го, их уста­лые лица светились, потому что им, молодым конструк­торам и инженерам, казалось: самое трудное уже поза­ди – ракета есть!

– Прошла война. Жестокая, страшная. Мы победи­ли. А это возможно лишь в том случае, если есть кому побеждать и чем побеждать… Хотите чаю? – предлага­ет Николай Алексеевич. – Люблю чаевничать. Привыч­ка с тех времен осталась… – Пилюгин задумывается, наливает чай, ждет, когда стакан остынет. Я знаю, в та­кие минуты хочется помолчать, потому что возвращает­ся прошлое… – Да, люди у нас были и промышлен­ность хорошая. Но перевести ее полностью па мирные рельсы не удалось. Надо было думать о защите страны. Такие проблемы встали перед Центральным Комитетом партии. И они поочередно решались. Поочередно – это не значит медленно. Напротив, в середине 46-го года создается сразу несколько институтов по разработке баллистических ракет. Появились они, конечно, не на пустом месте. База еще до войны была: работы в этой области уже тогда начинались. Но теперь пришло иное время – для обороны страны потребовалась боль­шая ракета, баллистическая.

– А вы знаете, чем я горжусь? – вдруг спросил Николай Алексеевич. – Своим авиационным прошлым. Многие из нас вышли из авиации. И Королев, и Янгель, и Воскресенский, и я. Так уж случилось, что после ре­волюции авиация притягивала к себе молодежь. Про­фессии летчика и авиаспециалиста стали очень популяр­ными, модными, как теперь говорят. Ведь именно в авиации рождалось все новое и новейшее, она была своеобразным техническим университетом, в котором бу­дущие ракетчики получили необходимую теоретическую и практическую подготовку.

– Но в таком случае следовало бы ожидать, что ракетная техника станет частью авиационной? Почему же так не случилось?

– Дороги действительно разошлись, – согласился Пилюгин, – хотя и не раз перекрещивались в прошлом, а в будущем, возможно, самолет и ракета вновь соеди­нятся. Такие проекты существуют… Но логичные реше­ния, – Николай Алексеевич вновь улыбается, – не всегда оказываются верными в конкретной обстановке. После войны начиналась реактивная авиация, и имен­но ей были отданы симпатии наших прославленных авиаконструкторов. Они создавали новые машины, ви­дели их. Знали, что реактивные самолеты нужны Роди­не, а вот судьба ракетной техники еще в тумане. И ес­ли вы думаете, что в 46-м году мы были абсолютно уве­рены в столь стремительных темпах развития нашей об­ласти, то ошибаетесь. Мы не знали, насколько долгий и сложный предстоит путь. Только догадывались об этом. Рука об руку работали в те годы наука, промыш­ленность. Жили одними заботами, делили радости, но и неудачи тоже поровну.

– Обычно, когда по поводу неудач говорят «делили поровну», то этим хотят подчеркнуть, мол, винова­ты все…

– Вы неверно меня поняли, – нахмурился Николай Алексеевич, – категорически не согласен! Более того, не будь у нас персональной ответственности и способно­сти в первую очередь искать ошибки у себя, мы не смог­ли бы всего за восемь лет пройти от первой баллисти­ческой до первой межконтинентальной. Нет, не смогли бы! А порядок был такой: одна ракета испытывается, следующая модификация – в чертежах, а третья – за­думывается. Каждый из конструкторов оценивал свои возможности, не таил резервов на всякий случай, а старался на совесть. На Совете главных конструкторов каждый был сам по себе и в то же время лишь частью общего. Совет главных – это не просто заседание не­скольких человек, которым поручено общее дело, а сли­яние мыслей, замыслов, идей.

– Совет главных конструкторов… По-разному рас­сказывается о его деятельности, многие считают, что та­кая форма работы практически не отличается, к при­меру, от заседаний коллегии министерства или узкой конференции…