— Цао Цао, злодей! — простонал Цзи Пин, широко раскрывая глаза и стискивая зубы. — Убей меня! Чего ты ждешь?
— Соумышленников было шесть, а вместе с тобой семь, — спокойно произнес Цао Цао.
Цзи Пин отвечал бранью. Ван Цзы-фу и его сообщники сидели, словно на иголках. Цзи Пина попеременно то били, то обливали водой, но не могли вырвать у него мольбы о пощаде.
Цао Цао понял, что ничего не добьется, и велел увести лекаря. Все сановники разошлись. Цао Цао оставил только Ван Цзы-фу и еще троих на ночной пир. У них душа ушла в пятки, но им ничего не оставалось, как только ждать.
— Я бы не стал вас задерживать, если бы мне не хотелось узнать, о чем вы совещались с Дун Чэном, — произнес Цао Цао.
— Мы с ним ни о чем не совещались, — заявил Ван Цзы-фу.
— А что было написано на белом шелке?
Все утверждали, что ничего не знают. Цао Цао велел привести Цинь Цин-туна.
— Где и что ты видел? — спросил его Ван Цзы-фу.
— Вы вшестером, укрывшись от людей, что-то писали, — сказал Цинь Цин-тун. — Вы не можете это отрицать!
— Этот негодяй развратничал с прислужницей Дун Чэна, а теперь еще клевещет на своего господина! — вскипел Ван Цзы-фу. — Как можно его слушать?
— Но кто же, если не Дун Чэн, подослал Цзи Пина подсыпать мне яду? — спросил Цао Цао.
Все ответили в один голос, что это им не известно.
— Сегодня же вечером вы принесете повинную, — потребовал Цао Цао. — Я еще могу простить вас. А если затянете признание, вам же будет хуже!
Ван Цзы-фу и его сообщники упорно твердили, что никакого заговора нет. Цао Цао кликнул стражу и велел посадить их в темницу.
Наутро Цао Цао с толпой сопровождающих отправился навестить Дун Чэна. Дун Чэну пришлось выйти им навстречу.
— Почему вы не были вчера на пиру? — спросил Цао Цао.
— Занемог, боялся выходить.
— Недуг от несчастий страны? — испытующе спросил Цао Цао.
Дун Чэн остолбенел. Цао Цао продолжал:
— Вы знаете о намерениях Цзи Пина?
— Нет.
— Как это нет? — Цао Цао усмехнулся и, продолжая беседовать с императорским дядюшкой, велел привести узника. Вскоре стражники ввели Цзи Пина и бросили к ступеням. Цзи Пин проклинал Цао Цао, называя его узурпатором.
— Этот человек потащил за собой Ван Цзы-фу и еще троих, они уже в темнице. Остается изловить последнего, — сказал Цао Цао и обратился к Цзи Пину: — Говори, кто тебя послал поднести мне яд?
— Небо послало меня убить злодея!
Цао Цао снова велел бить его. На теле несчастного уже не было живого места. От такого зрелища сердце Дун Чэна разрывалось от боли.
— Почему у тебя девять пальцев, а где десятый? — продолжал допрашивать Цао Цао.
— Откусил, дабы поклясться, что убью злодея!
Цао Цао велел отрубить ему остальные пальцы, приговаривая при этом:
— Теперь ты будешь знать, как давать клятвы!
— У меня еще есть рот, чтобы проглотить злодея, и язык, чтобы проклинать его! — не унимался Цзи Пин.
Цао Цао приказал отрезать ему язык.
— Не делайте этого! — воскликнул Цзи Пин. — Я больше не могу терпеть пыток! Я признаюсь во всем! Развяжите мне путы!
— Развяжите его, это нам не помешает.
Когда Цзи Пина освободили, он поднялся и, обратившись к воротам дворца, поклонился:
— На то воля неба, что слуге не удалось послужить государству.
С этими словами он упал на ступени и умер. Цао Цао велел четвертовать его тело и выставить напоказ.
Потомки сложили стихи о Цзи Пине:
Затем Цао Цао приказал телохранителям привести Цинь Цин-туна.
— Вы узнаете этого человека? — спросил Цао Цао.
— Это беглый раб, его надо казнить! — воскликнул Дун Чэн.
— Он рассказал о вашем заговоре и сейчас это подтвердит. Кто же посмеет казнить его?
— Зачем вы слушаете беглого раба, господин чэн-сян?
— Ван Цзы-фу и другие уже сознались. Лишь вы один упорствуете.
Телохранители по знаку Цао Цао схватили Дун Чэна, а слуги бросились в спальню искать указ и письменную клятву заговорщиков. Под стражу были взяты семья Дун Чэна и все его домочадцы. С указом императора и клятвой, написанной на шелке, Цао Цао вернулся к себе во дворец и стал обдумывать план свержения Сянь-ди и возведения на престол другого императора.
Поистине:
О судьбе императора Сянь-ди вы узнаете из следующей главы.
Глава двадцать четвертая
из которой читатель узнает о том, как злодеи убили Дун Гуй-фэй, и о том, как Лю Бэй потерпел поражение и бежал к Юань Шао
Когда Цао Цао заговорил о свержении императора Сянь-ди, Чэн Юй стал отговаривать его:
— Вы можете заставить трепетать всех и повелевать Поднебесной лишь потому, что действуете от имени ханьского императора. Сейчас князья еще не успокоились, и такой шаг, как свержение государя, обязательно послужит поводом к войне.
Цао Цао вынужден был отказаться от своего намерения. Он ограничился лишь тем, что приказал казнить пятерых заговорщиков с их семьями у четырех ворот столицы, не щадя при этом ни старых, ни малых. Всего было казнено более семисот человек. Все жители и чиновники, видевшие это, проливали слезы. Потомки сложили стихи, в которых оплакивали Дун Чэна:
Есть и другие стихи, в которых оплакиваются Ван Цзы-фу и его единомышленники:
Казнь Дун Чэна и других заговорщиков не умерила гнева Цао Цао. Он отправился во дворец, чтобы убить Дун Гуй-фэй, младшую сестру Дун Чэна и любимую наложницу императора. Сянь-ди осчастливил ее — она была беременна на пятом месяце.
В тот день император пребывал во внутренних покоях и беседовал с императрицей Фу, сокрушаясь о том, что до сих пор от Дун Чэна нет никаких вестей. Неожиданно к ним ворвался Цао Цао с искаженным от гнева лицом и с мечом в руках. Император побледнел.
— Государю известно, что Дун Чэн замышлял мятеж? — без всяких предисловий начал Цао Цао.
— Но ведь Дун Чжо убит! — удивился император.
— Не Дун Чжо, а Дун Чэн!
— Нет, нам ничего не известно.
— Забыли о прокушенном пальце и кровью написанном указе? — гремел Цао Цао.
Император молчал. Цао Цао распорядился привести Дун Гуй-фэй.
— Она на пятом месяце, пожалейте ее! — молил император.
— Я сам уже был бы мертв, если бы небо не разбило их планы! — не унимался Цао Цао. — Оставить эту женщину, чтобы она потом натворила мне бед?