– И как вам нравится то, что вы сами теперь стали, как он? – Мягкий и тихий голос Джозефины ничуть не скрадывал всей гибельности вопроса.

Нейл удивленно воззрился на нее, потом неуверенно улыбнулся дрожащими губами:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, Нейл, – с расстановкой произнесла Джозефина, – что вы такой же, как ваш отец.

– Ничего подобного, – горячо запротестовал Нейл. – Я вовсе не такой, как он! Я давно поклялся, что никогда не буду таким, как он.

Я была потрясена способностью Нейла не замечать истинного положения вещей.

– Но вы – такой же, как он, – еще раз подтвердила Джозефина. – Вы ведете себя совершенно так же, как он. Вы много пьете, вы держите в страхе жену и детей и тем самым растите новое поколение алкоголиков – ваших детей.

– Нет! – зарычал Нейл. – Неправда! Я совсем другой человек, не такой, как мой отец!

– Вы бьете свою жену так же, как ваш отец бил вашу мать, – неумолимо продолжала Джозефина. – А Джемма – это ведь ваша старшая дочь? – вероятно, пытается отвлечь Кортни, как вы в свое время пытались отвлечь ваших братьев и сестер.

Нейл был близок к истерике. Он вжался в свой стул, как будто не сидел, а стоял у стены, окруженный свирепыми, рычащими, готовыми разорвать его питбулями.

– Нет! – завопил он. – Это неправда!

В глазах его был ужас. И я с изумлением поняла, что Нейл действительно верит в то, что это неправда.

Именно сейчас впервые в жизни я в полной мере поняла это модное, такое затасканное, избитое слово: неприятие. У меня внутри все похолодело. Нейл не видел этого сходства, он действительно, правда, не видел, он просто не мог его увидеть, и был в этом не виноват.

Во мне зажглась искорка сочувствия. Тишину в комнате нарушали только сдавленные всхлипы Нейла. Потом Джозефина снова заговорила.

– Нейл, – сказала она совершенно спокойно, как бы между прочим, – это очень хорошо, что вам так больно сейчас. Постарайтесь запомнить это ваше чувство. И еще я посоветовала бы вам уяснить одну вещь. Мы перенимаем стереотипы поведения наших родителей. Даже если мы ненавидим наших родителей и их манеру вести себя.

От вашего отца вы научились тому, как «должен вести себя мужчина». Вы научились этому, несмотря на то что это было вам отвратительно.

– Я не такой, как он! – вырвалось у Нейла. – У меня все по-другому!

– Вы были травмированы в детстве, – продолжала Джозефина. – И в каком-то смысле все еще травмированы. Это не извиняет того, что вы делали с Эмер, с детьми, с Мэнди. Но это, по крайней мере, что-то объясняет. Вы можете извлечь из этого урок, вы можете постараться залечить раны, нанесенные вашей семье, вашим детям и, прежде всего, самому себе. Вам еще многому надо научиться, особенно учитывая ваше нежелание видеть очевидное, но, к счастью, вы останетесь здесь еще шесть недель. И скажу для всех остальных, – она обвела нас всех глазами. – Не все вы из семей алкоголиков, но даже тем, кто из семей алкоголиков, я бы посоветовала не списывать на это свои собственные алкоголизм и наркоманию.

30

Совершенно измочаленные, мы поплелись обратно в столовую. Каждый день, после группы, самые заслуженные и облеченные доверием пациенты отправлялись в ближайшую кондитерскую и закупали там горы сигарет и шоколадок. Прием заказов был волнующим событием.

– Мне шоколад, – сказал Эдди Фредерику, который записывал заказы на четвертинке листка. У Фредерика был самый большой и красный нос из всех, какие я когда-либо видела. – Выбери для меня что-нибудь хорошенькое.

– «Турецкое наслаждение»? – предложил Фредерик.

– Нет, это слишком маленькая. На один зуб.

– «Аэро»?

– Ну уж нет! Не собираюсь платить деньги за воздух.

Тут раздался дружный вопль Майка, Сталина и Питера. Они яростно спорили о достоинствах мороженого «Марс» и о его преимуществах в сравнении с простым шоколадным батончиком «Марс». («Мороженое в три раза дороже!», «Зато оно в сто раз вкуснее», «Оно хотя бы в три раза лучше?», «Ну не знаю!»)

– «Курли-Вурли»? – предложил Крис Эдди.

– Я уже говорил: не собираюсь платить деньги за воздух.

– К тому же этот шоколад вечно крошится, – добавил Кларенс.

– «Двухпалубный»? – предложила Нэнси.

Нэнси была домохозяйкой лет пятидесяти, пристрастившейся к транквилизаторам. Она впервые заговорила. Разговор о шоколаде, словно луч света, озарил вечные сумерки, в которых она обитала.

– Нет.

– Шоколадная паста? – предложила Сейди-садистка, которая случайно оказалась поблизости.

– Нет.

– «Тоффи» с кокосовой стружкой? – реплика юного Барри.

– Нет.

– Но они такие класс…

– «Менестрели»! – предложил Майк.

– С орешком в каждом кусочке! – это Винсент.

– Ореховый крем! – брякнул Дон. – «Утоните в мечтах из орехового крема!»

– «Милки Вей»? – это был Питер.

– «Баунти»? – Сталин.

– Карамель? – Мисти.

– «Услада», – небрежно бросил желчный Фергус.

– «Наслаждение»! – поправил его Кларенс.

– Отвяжись! – раздраженно бросил Фергус.

– «Пикник», – сказала Чаки.

– «Лев»? – предложил Эймон.

– По-моему, «Пикник» и «Лев» – это одно и то же, – заметила Чаки.

– Нет, не одно и то же! – возмутился толстяк Эймон. – Большая разница. «Лев» – с орешками, а «Пикник» – с изюмом. Они только на вид одинаковые, потому что и там и там – вафля.

– Ну ладно, – уступила Чаки. Эймон удовлетворенно усмехнулся.

– Кому и знать, как не тебе! – добавила Чаки. Эймон строптиво мотнул головой, и его многочисленные подбородки задрожали, как желе.

Предложения между тем продолжали поступать.

– «Фьюз»?

– «Гэлакси»?

– «Марафон»?

– Погодите! – вдруг заорал Эдди. – Отмотайте немного назад! Что ты сказал? Что?

– «Фьюз»? – спросил Эймон.

– Да! – провозгласил Эдди, и его лицо от радости еще больше покраснело. – «Фьюз». Это что-то новое?

Все посмотрели на Эймона.

– Новейшее, – задумчиво сказал он. – Они появились на ирландском рынке чуть больше года назад и продавались довольно хорошо. Пользуются спросом у людей, которые любят довольно незамысловатые сладости, но нетрадиционного формата. Эти батончики – любопытная смесь, потому и называются «фьюз» – изюм, хрустящие хлопья, карамель и, конечно… – он победоносно улыбнулся, – шоколад.

Все встали и зааплодировали.

– Он великолепен, правда? – прошептал Дон. – Как знает предмет!

– Ладно, – сдался Эдди. – Мне семь.

– Мне тоже! – выкрикнул Майк.

– Запишите: мне пять! – завопил Сталин.

– И мне!

– Шесть!

– Восемь!

– Три, – я с удивлением услышала свой голос, хотя вообще-то не собиралась ничего заказывать. Но ораторское искусство Эймона возымело действие и на меня.

Потом каждый заказал по две пачки сигарет, по несколько газет, и Дон с Фредериком вышли в холодный вечер.

После чая, когда мы бесцельно слонялись по столовой, Дейви вдруг оторвался от своей газеты и воскликнул:

– Смотрите! Смотрите! Фотография Снортера! Все собрались вокруг него и с интересом смотрели.

– Похоже, он опять на кочерге, – печально заметил Майк.

– Недолго продержался, а? – сказал Оливер. Все грустно качали головами и выглядели очень расстроенными.

– А я думал, с ним будет все в порядке, – пробормотал Барри.

– Говорил, что на этот раз постарается, – сказала Мисти.

– Ну, при его работе: все эти сборища, кокаин, «Джек Дэниеле»… – задумчиво перечислил Фергус. – Чего и ждать!

Вся компания расселась вокруг стола.

– Это тот Снортер, который из «Киллера»? – осторожно поинтересовалась я.

«Киллер» – это такая группа, тяжелый рок. Раскрученные и очень известные. У Люка, кажется, были все их диски.

– Тот самый, – кивнул Майк.

– Откуда вы его знаете? – небрежно спросила я. Не хотелось попасть впросак, сделав слишком поспешные выводы.

– Да он был здесь! – воскликнул Дон, и его выпученные глаза едва не вылезли из орбит. – Здесь, у нас!