Но Гершензон не мог найти смысла в столь самоубийственном поведении евреев, но зато вывел причину сохранения сынов Израиля в условиях христианской всеобщей ненависти. Познавая историческую судьбу евреев, аналитик не мог следовать от причины к следствию и от следствия к причине, вытягивая, как нить, исторический путь прогресса, ибо еврейская история, не знающая законодательной силы фактов, не подчиняется этой рационалистической философии. Мыслитель мнит откровениями: «Изгнание было нужно душе народной: она захотела оторваться от земли, исторгнуть свои корни. Вавилонский плен еше более упрочил еврейство. Здесь — Езекииль молотом своего слова ковал еврейство, и здесь опять, в бездомном существовании, возник национальный кодекс еврейский — так называемое Моисеево законодательство… Иерусалим разрушен, храм сожжен, народ уведен в изгнание: так надо». Итак, рассеяться, чтобы сплотиться; расколоться, чтобы сжаться в коллективный кулак, — такова причина, по Гершензону, сохранения евреев в мире и он писал: «Еврейское начало в мире кипятилось и процеживалось более тысячи лет; теперь оно было окончательно готово: крепчайший и чистый настой. Не было и нет другого народа, столь прочно спаянного внутренне, столь однородного духовно» (2001, с. с. 14, 28, 24, 25, 29, 31, 27, 28).

Считается, что сионизм возник как панацея коллективного сохранения евреев, и для этого дела необходимо взыскуется собственное государство. Но Гершензон отвергал сионизм именно как продукт и цель коллективной идеологии и динамики а его «одна, но пламенная страсть» влекла его к другому алтарю и в его творческой лабораторий отложились две градации сионизма: коллективистский отряд философского класса и нечто противоположное — индивидуалистский отряд философского класса: первая градация существует в жизни (in vivo) и Гершензон называет ее сионизмом, а вторую Гершензон выводит теоретически (in vitro) из отрицания основных положений ее антипода — коллективистского отряда философского класса (сионизма), а проектируемая конструкция погружена в безымянную «историко-философскую теорию». Таким образом, третий компонент сионистского комплекса — сионистское воззрение — дан Гершензоном в форме отрицательного знания, полученного — в результате критического обзора, важнейших и основополагающих параметров сионизма в понимании Гершензона. Свой критический поход он предваряет заявлением: «Вы, сионисты, придумали способ спасения, я же усмотрел ошибку в ваших расчетах, грозящую новой бедой; и так как я член той же семьи, то мое возражение не должно оскорбить вас; у нас одна любовь и одна забота».

Будучи признанным гением критического анализа, Гершензон охватил сионистское воззрение, бытующее в системах, принадлежащих к разряду коллективистского отряда философского класса, со всех сторон — методологического, гносеологического, онтологического, мировоззренческого. В качестве стартовой позиции аналитик избирает методолого-онтологическое положение: «С сионизмом случилось то же, что можно наблюдать в истории всякой политической партии: программа совершенно затмила породившую ее идею и тем превратила эту идею в догмат… Весь разум сионизма поглощен тактикой, все споры ведутся в границах программы; даже главнейший раскол в сионизме не коснулся его сердцевины, потому что и духовный сионизм Ахад-Гаама не спрашивает, верно ли определена конечная цель: он указывает лишь иной путь к той же цели, какую ставит себе политический сионизм». Следовательно, критическому жалу Гершензона подвергается политический сионизм и под названием «сионизм» понимается именно политическая (коллективистская) разновидность, в состав которой, — что особо важно, — включается и духовный сионизм Ахад-ха-Ама, дающий к этому, как показано ранее, веские основания. В политическом сионизме Гершензон обнаруживает в качестве коллективного двигателя национальный момент и в контексте этого определения он первый и единственный в теории сионизма постулировал принципиальную разницу между национальным фактором и национальным лицом (между системой in vivo и системой in vitro).

Само собой разумеется, хотя бы только из факта философского воспитания Михаила Гершензона, что весь свой немалый умственный потенциал аналитик обрушил на коллективистскую (националистическую) сторону: «Сионизм всецело основан на идее национализма. Развитие человечества, по мысли сионистов, совершается исключительно в национальных формах; оно и есть не что иное, как общий итог национальных решений. Нет другого творчества, кроме творчества национального; нация — единственная подлинная реальность мировой истории. Таков первый, основной догмат сионизма. Но понятие нации многозначительно, как же определяют его сионисты? — Они мыслят нацию на манер растения, их второй догмат гласит: непременным условием национального существования являются единство и своеобразие быта. А так как быт есть результат коллективного приспособления к внешней среде, то, согласно третьему догмату сионизма, единство и своеобразие национального быта немыслимы без территориального объединения нации. На этих трех понятиях, спаянных причинной связью, покоится весь сионизм, национальное творчество — быт — теория. Все остальное в сионизме есть лишь применение этой несложной доктрины к судьбе еврейского народа». Догматика, выверенная Гершензоном, характеризует гносеологию политического сионизма лишь отчасти, — никакая теория познания, взятая как процесс приобретения знаний, невозможна без того определяющего идеала, который дает начало целевой установке — производителю знаний, и в продолжение критики гносеологического содержания политического сионизма Гершензон сообщает: «Сионизм не вывел своего идеала из философского анализа еврейской истории; он не вынес его также из глубины просвещенного сознания, как объективно-должное; он соорудил его из трех дурных предпосылок: из ошибочного представления, что судьба народов определяется их собственными сознательными решениями; из произвольного утверждения о ненормальности еврейской судьбы и из ложного догмата о территориально-государственном объединении наций, как средстве единоспасающем. Beе эти три предпосылки он готовыми принял от извращенной и грешной европейской идеологии конца 19-го столетия. Поэтому я считаю себя вправе сказать, что сионизм — не еврейское учение, а современно-европейское, всего более немецкое; он вполне подражателен, результат заразы. Соблазниться сознательным национализмом, свирепствующим теперь в Европе, — какое плачевное заблуждение!». Но здесь Гершензон ломится в открытую дверь: действительно, западноевропейский сионизм мало похож на еврейское учение и стремление попасть под его политический корень есть «плачевное заблуждение», но в русском еврействе сформировалась собственная сионистская система, отличие которой от западного сионизма, даже в политических модификациях, вполне можно аргументировать экзерцициями Гершензона. Последний этого не заметил, ибо в духовном сионизме Ахад-ха-Ама он не увидел ничего, кроме очевидных и совершенно справедливых признаков политического сионизма, а упустив в сочинениях Ахад-ха-Ама выход на духовность русского сионизма, обеспечивающего ему самостоятельное духостояние, Гершензон оказывается в числе тех, кто в случае с Ахад-ха-Амом вместе о водой выплеснул ребенка. Еще более необъяснимым для столь высококлассного аналитика, как Михаил Гершензон, является полное отсутствие внимания ко всей системе палестинофильства Л. Пинскера с ее двойственной природой.

Однако вовсе не эти упущения определяют когнитивную ценность упражнений Гершензона для теории сионизма, значимость которых показывает себя в пророческом ведении мыслителя, где Гершензон пишет: «Я обвиняю сионизм в том, что своим признанием он усиливает в мире злое, проклятое начало национализма, стоившее стольких слез человечеству и, прежде всего евреям. В идеале сионизм стремится прибавить к существующим уже безжалостным национализмам еще один — еврейский, потому что, если подлинно когда-нибудь в Палестине возникнет тот специфически-еврейский быт и строй, о котором, мечтают сионисты, то и он непременно будет ревновать о своей чистоте, будет подозрительно смотреть кругом и строить рогатки». Серьезным предостережением звучат слова замечательного мыслителя: «Создавая еврейский национализм, вы умножаете царящее зло и приобщаете к нему еврейство». Познавательное несовершенство системы политического сионизма Гершензон раскрывает на историческом полотне и говорит: «Сионизм, как историко-философское учение, представляет ту особенность, что как раз о прошлом он прямо ничего не изрекает. Его цель — вовсе не осветить историю еврейского народа; его цель — устроить будущность народа, не похожую на его настоящее; поэтому он подробно анализирует современное положение еврейства и выводит отсюда директивы для будущего, а прошлое оставляет в стороне». В таком учении Гершензон видит отказ от еврейских корней, уход от еврейских традиций, а главное, изгнание из своего умственного арсенала того, чем евреи обозначают свою долю в общечеловеческом процессе — избранничества евреев, которое в древнее время было выражено призывом пророка Исайи, а в наше время — манифестом Эйнштейна; «Сионизм есть отречение от идеи избранничества и в этом смысле — измена историческому еврейству», — вещает М. О. Гершензон. Основное в этом глубокомыслии состоит в том, что, порицая отказ от еврейских начал, то есть пренебрежение к прошлому, он одновременно дает знать идеологию развития, то есть устремление к будущемукак единственно приемлемую динамику на протяжении двух тысяч лет еврейского галута. Он пишет: «Сионизм просто зачеркивает эти двадцать веков рассеяния. Он говорит: деятельности не было вовсе, было болезненное прозябание, причиненное извне, вроде того оцепенения, в какое погружена рыба, вынутая из воды». Но стимулируя и извлекая признаки развития еврейского духа, Гершензон, инстинктивно склоняясь к духовному сионизму Ахад-ха-Ама и философии С. Л. Франка, решительно отвергает рационалистический метод мышления, красноречиво отстраняясь от ударного способа миропознания политического сионизма. Гершензон убежденно высказывается: "Первый, самый характерный признак сионизма — его безверие, его необузданный рационализм, мнящий себя признанным и способным управлять стихией" (2001, с. с. 9, 8-9, 10, 18, 20, 21, 10, 23, 29, 17; выделено мною — Г. Г. ).